Бич Нергала

— Именно. Вчера он послал в Вендию сотню горногвардейцев с неким Бен-Саифом во главе. Знакомо тебе это имя?

Последовал кивок.

— Говорят, для этого человека нет ничего невозможного.

Киммериец склонен был усомниться в этом.

— Ему приказано захватить дворец и нашу казну, — продолжал стигиец. — А к моему повелителю прибыл слуга Абакомо с «вежливым» предложением отречься от пандрского престола и удалиться «на заслуженный отдых» в вендийскую провинцию, которая будет немедленно освобождена, если Сеул уступит.

— А как же ваша хваленая армия? — осклабился Конан.

Старик раздраженно пожал плечами.

— Бен-Саифа она не остановит. Горногвардейцы не простые воины, да ты и сам это знаешь. Не далее как вчера утром вы напали на впятеро меньший отряд и получили по зубам. Было такое?

Конан подтвердил. Эмиссар Сеула Выжиги поражал своей осведомленностью.

— У нас есть несколько тысяч войска в Пандре, — сказал стигиец, — но отправлять их в погоню за Бен-Саифом — слишком большой риск.

«Еще бы! — подумал Конан. — Народ может взбунтоваться в любой момент, наверняка агадейские шпионы лезут вон из кожи, сея крамолу. Стоит вывести войска, и мятежники разорвут Сеула в клочья».

Вслух он не сказал ничего.

— Мой повелитель, — продолжал стигиец, — конечно, уступил бы агадейцам, если бы не знал доподлинно: вслед за Пандрой, Апом, Афгулистаном, Хаббой придет черед Вендии. А то и раньше. Абакомо замыслил прибрать к рукам весь мир, а войны во все времена стоили денег. Пандрская сокровищница — слишком большой соблазн. Возможно, у покоренных владык останутся земли и дворцы, до поры, конечно. Но с деньгами они распрощаются тотчас.

— И у Выжиги эта мысль, должно быть, вызывает зубовный скрежет, — подхватил Конан.

— Тебе недостает почтительности, варвар, — упрекнул стигиец. — Но ты, разумеется, прав. Иными словами, государь вовсе не желает сдаваться. Мы внимательно наблюдаем за сопротивлением Когира. Стратегия Токтыгая кажется нам весьма разумной, и мы готовы к вам примкнуть. Пускай земля горит под ногами агадейских захватчиков! Выжженные нивы, отравленные колодцы! Неуловимые отряды мстителей, подстерегающие горную гвардию за каждым холмом, в каждом овраге! Война до последнего солдата, до последнего партизана! Агадейское нашествие неизбежно захлебнется в крови!

Конан улыбнулся краешками губ. Чужой голос высказывал его собственные мысли.

— Но это, — стигиец многозначительно поднял корявый указательный палец, — возможно лишь при одном условии. Если ты, Конан, отобьешь сокровищницу моего государя и будешь удерживать ее столько времени, сколько понадобится. За это твой отряд получит целую телегу золота.

— Что-то слабо верится в такую щедрость. Говорят, Выжига за паршивый медяк родной матери глотку перегрызет.

— Как бы ни злопыхательствовали недруги Сеула, он все-таки царь, а цари вынуждены тратиться на содержание двора, войска и чиновников, и это поневоле входит в привычку. Иначе им несдобровать. Не беспокойся, Конан. Мой государь отнюдь не беден и готов расплатиться с тобой по заслугам.

— А кто удержит Когир, пока я буду разбираться с Бен-Саифом?

Старец небрежно махнул рукой.

— Едва ли стоит защищать мятежные замки. Для агадейцев они, что твои семечки. Пока достаточно мелких партизанских отрядов в лесах. Уверен, они и без тебя превосходно управятся. Конан, речь идет о вступлении в войну целого государства. О чем тут раздумывать? Я спас тебя, а ты спаси моего повелителя. И долг отдашь, и внакладе не останешься. Соглашайся, время не ждет.

— Как тебя зовут, старик?

Слуга Выжиги фыркнул.

— Тьфу ты! Зачем тебе мое имя? Ну, Тахем. Давай, Конан, соглашайся!

— Я подумаю, Тахем. И посоветуюсь с людьми.

Тахем ощерился и стукнул кулаком по колену.

— Пока ты будешь советоваться, золото уплывет! А потом агадейцы обложат тебя в этих лесах, как медведя, и сломают хребет. Неужели ты еще не понял, что я предлагаю единственный выход?

— Тахем, наберись терпения, — сердито посоветовал Конан. — Я же ясно сказал: сначала поговорю с людьми. Идем.

Он повернулся и двинулся в гущу леса. Недовольный Тахем встал и оглянулся на замок. Толпа оборотней вернулась в крепостной двор, но несколько человек еще слонялись около моста, где валялись неубранные трупы.

* * *

Барон Ангдольфо — Лжезивилла — выглядел плачевно. С лица никак не желали сходить кровоподтеки, по коже разлилась желтизна — давала о себе знать отбитая печень. Одно из сломанных ребер плохо срасталось, а стопа, исколотая апийской иглой, распухла так, что не влезала в сапог самого рослого гвардейца. Изредка перемещаясь по дворцу несчастного Гегридо, Ангдольфо опирался на костыль.