БИЧ-Рыба (сборник)

По дороге в магазин заглянули, чтобы сделку оформить как полагается. Возле этого магазина он и познакомился с нужным человеком. Тот пообещал уступить за два червонца два мешка карасей. Требуховский рассудил, что ему как первооткрывателю жилы и человеку семейному полагается полтора мешка, а мне, холостяку, достаточно и половины. Хотел с ним для затравочки поспорить, поторговаться, да времени не хватило – подошли к условленному месту. Рыботорговец уже там был. На меня как-то подозрительно посмотрел. Может, свидетелей не желал, может, физиономия не понравилась. Но это уже его забота. Иду, молчу. А Требуховский распинается, заливает, как попал в молодости на путину, ходил по колено в икре и готов был продать по рублю ведро, да некому было. Обрабатывает клиента. Показывает, что и видал, и едал этой рыбы от пуза от своего безразмерного, и ничем его не удивишь, и нужды особой в карасях у него нет, разве только для разнообразия.

Приводят нас к длинной хибаре: не то барак, не то бывшая казарма. В коридоре мрак, единственная лампочка в самой глубине едва светится. На двери здоровенный замок, открывающийся без ключа. Заходим в комнату, перегороженную ширмой, на полу грязища, рядом со столом – помойное ведро. Хозяин разделся, тут я его и рассмотрел как следует: старенький мужичонка, седой, беззубый и весь какой-то ссохшийся, скукоженный. Руки трет, ознобу подвывает – прозяб, видимо, пока нас ждал.

– Ну, давай, – говорит, – с морозца для начала, а потом и за рыбой надо идти.

Стаканы на столе, словно заранее приготовленные. Требуховский открыл бутылку. Дернули, хлебушком занюхали. Мужик на ширму кивает:

– Баба там лежит, хворает, подлечить бы надо, жалко бабу, однако.

Требуховский налил. Он взял стакан и ушел за ширму. Что-то бормотал там, подбадривал, успокаивал. Вернулся расстроенный:

– Совсем плохой баба, спать не может, кушать не может, а без бабы нельзя оставаться, пропадешь.

Сел к столу, пригорюнился. Взгляд к бутылке примерз. Обижать неудобно. Вылили остатки. С полстакана набралось. Он смотрит, но рукам воли не дает. Требуховский показывает – пей, мол. А тот головой мотает:

– Нехорошо одному, неприлично.

Сама скромность. Раз одному неприлично – вторую достали. Мы выпили, а он воздержался. Взял свой стакан и снова за ширму понес. На этот раз вернулся быстрее. Лицо уже не так озабочено, словно разгладилось.

– Теперь наверно заснет, – говорит. – Совсем молодой баба, а расхворалась. Ну что, за рыбой, однако, схожу.

Вот вам и старик, вот вам и скукоженный – молоденькую себе нашел. Требуховский налил ему на посошок за такое геройство. Предложили помочь, но он сказал, что не стоит, сначала один сходит, рыба у брата лежит, а тот чужих стесняется.

Сидим, ждем. За ширмой тихо. Должно быть, уснула больная.

А заботливый муж возвращается от стеснительного брата с пустыми руками. Мы – что такое? Где рыба? А он спокойненько так:

– Не повезло маленько брату, без рыбы вернулся, всю начальник забрал.

– Какой начальник? – орет Требуховский.

– Его начальник. Самый большой. Однако, потребовалась рыба начальнику. Но вы не беспокойтесь, брат завтра еще больше наловит, – и простецки так улыбается, оба зуба показывает.

А какое для нас завтра, если поезд через два часа уходит!

У Требуховского разом и язык, и ноги отнялись. Сидит, лупит глаза и ничего сообразить не может. Да соображать, собственно, нечего – рыбы все равно нет, водка уже выпита, назад не отберешь. Не драться же.

И еще я заметил, что перед уходом нашего торговца изрядно развезло. Наверняка он и сам за ширмой приложился. А может, и больной там не было.

Но Требуховскому эту версию высказывать не стал. Сдерживал себя, не трогал его до самого вокзала. Только при посадке не удержался и подковырнул. Поинтересовался – не помочь ли затащить в вагон его полтора мешка с карасями. Ох как он взвился. А чего, собственно, психовать. Дешевое – оно всегда дороже обходится. Да и вообще, настоящий мужик должен сам рыбу добывать. Тогда не на кого будет обижаться, кроме себя.

Но это еще не все напасти. Уже в поезде Требуховский обнаружил, что с расстройства забыл в бараке свои хваленые волчьи рукавицы. А рукавицы, мужики, без дураков, – мечта любого рыбака. А он забыл. Это уже действительно ни к чему. Не заслужил он такого наказания. Перебор получился.

Диковинные рыбы

Женщина меняет фамилию, когда замуж выходит, а эта речка сменила имя после развода. Пока пели «Русский с китайцем братья навек…», речку звали Лефа, а потом стала Илистой. Впрочем, илистой она была всегда, и после смены имени мутнее не стала, и течение вспять не повернулось, как текла в озеро Ханка, так и продолжала, не спеша, через пень-колоду. А куда ей торопиться? Это мне, дураку, на месте не сиделось. Пару месяцев на руднике пожил, и засвербело. Наверно, потому, что в мае туда приехал. Вышел как-то в утро туманное за рудничную околицу. Разулся. Забрел в лужу. Стою и жду, когда ступни корни дадут. Не укоренился.

Подал заявление на расчет, а на прощание уговорил приятеля смотаться на Илистую.