– Выпить, что ли, предлагаешь? – спрашивает.
– Если есть желание, то почему бы не выпить, – говорю. Сначала хотел сказать «потребность», но испугался, что неправильно поймет.
– А потом снова в койку потащишь?
Я молчу. А что говорить? Не напоминать же, кто изъявил желание.
– Подонок! Воспользовался случаем, расстарался. Ты хоть представляешь, кто я и кто ты? Я таких на версту к себе не подпускаю.
И прочие неприличные слова в мой адрес.
А я молчу. Скандалить с бабами не в моих правилах. Да и ситуацию понимаю. Вижу, каково ей. А то, что птица не моего полета, я с первого взгляда определил.
– Вон отсюда! – кричит. – И пойло свое поганое забери!
Поднялся. Извините, говорю. А что еще оставалось? Если честно, был момент, когда нечто вроде облегчения почувствовал. Ушел. Не окликнула. Коньяк, разумеется, оставил. Хотя, если разобраться, ей он был уже лишним, а мне очень даже ко времени.
И нож там остался. Но о нем я просто забыл. Очень хороший нож. Удачная сталь и рукоятка удобная. Жалко. Но ничего не поделаешь. А в общем-то, не первый нож потерял и не последний.
Сижу в номере. Не знаю, куда себя деть, чем занять. Надоедает в стену пялиться – на дверь смотрю. Жду, когда постучит. А что? Вы бы на моем месте не ждали? Говорил же про корюшку на столе. Вроде не голодный, а захотелось. А после того, как выставила, другое желание навалилось. И тоже невмоготу. До ломоты. За бутылкой бы сбегать, пожар залить. Так боюсь. Вдруг постучится, а меня нет. Часов до двух промаялся. Не постучала.
Ни до нее, ни после таких женщин я не встречал. Мне тогда под тридцать было, а ей, скорее всего, под сорок, а может, и больше, если сын два года в армии отслужил. Не молоденькая вроде, но…
Да что тут говорить, музыку словами не перескажешь.
Утром слышал, как она дверью хлопала перед отъездом. Дернулось желание выйти в коридор: если не проститься, так хотя бы посмотреть в последний раз, но не отважился – вдруг ей даже видеть меня неприятно.
Уехала, и сразу же заведующая гостиницей появилась. Она там и за кастеляншу, и за уборщицу – одним словом, хозяйка. Вошла без стука. Лицо суровое. Ну, думаю, выследила вчерашние нарушения распорядка, теперь начнет морали пересказывать и подробности требовать. Ан нет. Зря переполошился. Переживаниями поделиться пришла. Невтерпеж.
– Слышал, – говорит, – что в армии творится? Совсем озверели. Их там гречневой кашей кормят, тушенкой потчуют, а они, вместо того чтобы долг родине отдавать, друг дружку убивают. Один сержант трех солдат топором зарубил. Сонных не пожалел! Спьяну, конечно. Технаря наглотался и пошел крушить. Окажись половчее, мог бы и всю казарму порубить. Женщина во втором номере ночевала, только что в часть уехала. Машину за ней прислали. А домой гроб повезет. Каково ей, матери-то? Войны нет, а сына потеряла.
Я сижу, поддакиваю. Стараюсь виду не подавать, что знаю и про женщину, и про сына ее. И тоже вроде как удивляюсь армейским порядкам. Да и не вроде как, по-настоящему удивляюсь. В мое время такого не было даже в стройбате.
А через неделю в гостинице появился прапор. Именно из той части. Он хозяйку тушенкой снабжал, а тут вдруг порожняком прибыл. И в оправдание свое рассказал про ЧП. Но история оказалась немного другая. Не пьяный сержант, а трезвый первогодок зарубил трех дембелей за то, что они его опустили. Но убивал действительно топором и сонных. Иначе бы не справился. Действовал наверняка, видимо, очень хотел отомстить. А папаша одного из убитых оказался очень крупной шишкой. Сам приехать не смог, но жена грозилась устроить большие неприятности.
За прокол с тушенкой прапор извинился, но пообещал, что сразу, как только шторм затихнет, привезет при первой возможности и в первую очередь. Хозяйка баба понятливая, да и как не понять, после таких страстей. Только попросила объяснить: в какое такое место несчастные дембеля солдатика опустили и неужели из-за этого надо за топор хвататься.
Про хозяйкину наивность мне сам прапор рассказывал и очень долго хохотал. Красоту мамаши зарубленного дембеля тоже отметил, но больше запомнил ее угрозы.
Любовный недуг