— А ведь ты мне все наврала! — предположил он, открывая дверцу машины. — Нет у тебя никакой команды. Ты одна такая. Студентка какого-нибудь актерского вуза. Щуки, например. Ты ведь из Щуки?
— Так какой же пароль? — улыбнулась крашеная, не отвечая.
Фет не нашелся и молчал.
— Леннон! — вдруг выстрелила Настя Эппл.
— Маккартни, — машинально откликнулся Федор.
— Точно! Вот мы и узнали друг друга!
Фетисов нажал на педаль газа. И вдруг услышал ее последние слова:
— Только есть еще Джим Моррисон и Курт Кобейн!
— Я знаю, — пробормотал он.
— И Йорк! — прокричала она вослед. — Из новых — Йорк! Как ты забыл?
— Я помню!
Федор Николаевич сделал на площади круг почета и поехал в противоположную сторону.
— Я знаю, — повторил он сам себе. — Знаю, что жизнь не кончена.
Навстречу ему неслись зеленые леса, которые собиралась защищать Настя Эппл.
Луч заходящего июльского солнца прошил ветровое стекло и прилипшую к нему мошкару. Он вошел вовнутрь Федора Николаевича, прорезал насквозь его мятежную душу.
— Я знаю, — снова повторил он, ловя себя на сентиментальности, которую презирал и любил обличать в других.
Луч, задержавшись у границы мироздания, побежал дальше, так, что даже Эйнштейн не мог бы его догнать.