Бихарская мозаика

После этого «ритуала» он приступал к выполнению своих обязанностей: садился на свой стул, где дремал или наблюдал за работающими в ожидании, пока все документы для отправки будут собраны. Если Хиралала приходилось иногда искать, словно непослушного ребенка, Старик всегда оставался на месте. Он был надежен и, хотя не знал русского языка, тем не менее поручения выполнял безошибочно. Его звали «Старик», но ему было чуть больше пятидесяти. Очевидно, сказалось достоинство облика: медлительная походка, полнота, светлая кожа, коротко остриженные седые волосы, благородство осанки, а также мудрость и доброта, светившиеся в глазах. Он никогда не носил форму посыльного, храня верность национальному костюму, дхоти и курте, а зимой заворачивался в шаль. Не сговариваясь, все почему-то старались его не слишком загружать работой, передавая максимум бумаг в отдел, где использовали Хиралала.

Однажды наше внимание привлекла довольно странная сценка. Старик-посыльный чинно нес свою папку с документами, а идущие ему навстречу инженеры и даже встреченный им начальник департамента низко и уважительно с ним раскланивались, а он отвечал им улыбкой и легким покровительственным кивком. Может быть, это очередная индийская загадка? Оказывается, Старик был брахманом и кроме доставки нашей корреспонденции на заводе выполнял довольно ответственную миссию. Во время церемонии пуска почти каждого нового объекта завода, новых технологических линий он совершал освящающий обряд, торжественную пуджу. Не зная языка, нам трудно было понять, о чем он беседовал с Хиралалом, но тот всегда слушал его внимательно, с почтением и, пожалуй, побаивался его. Ведь именно Старик устраивал бедняге самые суровые выволочки за прогулы.

Когда проводились митинги, Хиралал всегда отпрашивался с работы. Его волновало все — набор кадров на завод, повышение платы за воду и электричество, перспективы по службе, выдвижение кандидатов на выборы в Ассамблею штата. Митинги проходили бурно, и интерес простого человека можно было понять. С утра всюду развешивали лозунги и плакаты, извещавшие, какая партия или фракция проводит митинг. Напротив главного административного здания, на главной дороге, сооружали помост-трибуну, на велорикшах устанавливали громкоговорители. В жаркие дни над трибуной делали огромный навес. Во время митинга движение по центральной дороге прекращалось, а, если он затягивался или перерастал в демонстрацию, выехать с работы можно было только через запасные ворота службы безопасности.

Обычно речи ораторов были довольно короткими. Затем к микрофону подходил человек, который в течение нескольких часов выкрикивал основные лозунги и требования собравшихся. Его слова были рифмованы и читались нараспев, как стих. Толпа вторила хором: «Зиндабад!», Зиндабад!» («Да здравствует!»). Злые языки утверждали, что на все митинги, даже соперничающих партий, приглашали одного и того же человека-профессионала. Но как бы то ни было, он мастерски руководил настроением собравшихся. К концу рабочего дня страсти обычно утихали. Прокричав последний раз «Ен клаб зиндабад! Зиндабад!» («Да здравствует наше дело!»), участники митинга садились на велосипеды и мирно разъезжались по домам. Сидя в конторе и прислушиваясь к раскатам возгласов «Зиндабад!», мы работали спокойно. Но если с улицы доносился другой призыв — «Мурдабад!» («Долой!»), это значило, что настроение у митингующих воинственное и возможны беспорядки. Нас не касались политические и трудовые конфликты на заводе, так как отношение к советским специалистам было в высшей степени доброжелательным, дружеским и уважительным. Но мы жили рядом с этими людьми, а они не безликая толпа. Там, на улице, шумели тысячи Хиралалов, у каждого имелись свои политические суждения, маленькие трудности и большие проблемы и многодетные семьи. Лозунг «Мурдабад» был предвестником, а иногда и сигналом, начинающихся волнений. Если страсти накалялись, толпа начинала громить все на своем пути, вызывали войска охраны.