Бил и целовал

Я принялся водить пальцем по строчкам. В Европе Россия и вправду не значилась. В Азии имелись Афганистан, Бирма, Вьетнам, Камбоджа, Киргизстан, Пакистан, Таджикистан, Таиланд, Узбекистан. На других континентах России тоже не нашлось места. Я был в бешенстве, все эти моджахеды в балахонах, косоглазые сборщики паленых айфонов, народы, предназначенные для уборки тротуаров и строительства подземных гаражей, массажистки, бесполые трансвеститы в списке были, а я нет! Это, однако, происходило взаправду. Американская медсестра весьма смутно представляла себе географическую карту. Она не то что ничего не знала о России, но сомневалась, что Россия – настоящая страна, а не выдуманная авторами комиксов про то, как Супермен победил Империю Зла в Холодной Войне. Стенки задвигались – вот-вот обрушатся, пол провалится, а сам я растворюсь, превращусь в песок и буду сметен щеткой гаитянского дворника. Никакой поэт Пушкин, Андрей Рублев, Сергий Радонежский, Тарковский, Пастернак, Достоевский, Ленин, Сталин и кто там еще, кого в России считают чуть ли не пупами Земли, мне не помогут, потому что их не существует. Хоть ты упейся кровью, умалюйся иконами, усочиняйся толстенными романами, тебя в списке нет. Не существовали надрывающие глотку воплями о Великой России, которая с каждым днем все «более лучше» поднимается с колен. Не существовали и те, кто едко вякал, что никакого величия нет, а есть только Сраная Рашка, чванливая и закомплексованная, вооруженная надувными танками, которая и на коленях-то никогда не стояла, а только пузом по дымящимся торфяным болотам елозит.

Я думал о стариках, врачах, учителях и военных, которым постоянно повышают содержание. Родители, бывшая жена, черная речка в серебряных зарослях. Сын так любит, когда я подхватываю его на руки и кружу.

А моя работа? Агентство инноваций. Отдел улучшения имиджа России в мире. На средства, оставшиеся от передела бюджетов, мы с утра до вечера придумываем, как бы улучшить этот самый имидж, и улучшаем! Мы выискиваем живописные уголки, бескрайние леса, зеркальные озера и горы до небес, раскапываем деревенских самородков, городских вундеркиндов, любую мелочь бережно отмываем и объектив камеры наводим. Наши съемочные группы уже таких красот наснимали, таких интервью назаписывали, таких бриллиантов в повсеместной грязи нарыли, что можно подумать, будто Россия – настоящий рай, где узкоглазые, черножопые и жиды дружно живут бок о бок с русским быдлом. И тут оказывается, что весь этот мир существует только в моем воображении. Здесь никто об этом мире не слыхивал, разбивается он о список медсестры, проверяющей мою анкету в передвижном донорском пункте на углу Линкольн и Колинз.

– Мы не можем взять вашу кровь, – сказала медсестра, кося глазами в сторону.

– Почему?

Медсестра улыбнулась, и я понял, как улыбаются умалишенным перед инъекцией.

– Я не могу заполнить на вас бумаги, вашей страны не существует. То есть ее нет в списке, – смягчилась медсестра. – Мы очень ценим ваше желание помочь, но… Возможно, когда-нибудь потом пришлют новый список, и вы сможете отдать свою кровь детям. Не расстраивайтесь, – что-то дрогнуло в ее голосе, она накрыла мою ладонь своей. – Мой отец говорит: «Мы только песок».

Только песок. Я встал со стула. Под сочувственно-подозрительным взглядом полулежащего толстяка, с которого все сливали и сливали, а ему хоть бы хны, медсестра выпроводила меня из автобуса.

Шибанули ароматы, в уши ворвались автомобильные гудки, голоса прохожих и крики ресторанных зазывал, сверкание ног и плеч ослепило. Автомобильные тромбы закупорили городские артерии. Город стоял и гудел. Зато моя кровь ускорила бег. Кровь бунтовала, ею побрезговали. Она, видите ли, может навредить маленькому черному головастику, добьет его, и тогда с фотосессиями придется распрощаться. Кровь чувствовала вокруг другую кровь. Много крови, закупоренной в людей и готовой излиться.

Я был как земной шар – кипящий лавой внутри и мирный снаружи. Сам не знал, когда рванет. Пошел куда-то. Задержался возле детской площадки, что у самого пляжа. Поглядел мечтательно на качели. Всегда прохожу мимо, а покачаться не решаюсь. Взрослым не положено. Люди решат, я тронутый, в детство впал. Теперь все качели, горки и другие увеселительные снаряды занимали малыши в шляпах от солнца. Один играл возле самой ограды.

Подгребла воспитательница, посмотрела на меня, как на забытый под кроватью носок, и спросила, чего надо. Ничего? Тогда попрошу отсюда. Просто стоите? Сейчас полиция разберется, кто тут просто стоит. А малыш язык напоследок показал.