Билет до Гавгамел

В какую передрягу он попал? С кем он ехал в том злополучном автомобиле? Его тело ныло во многих местах, голова была тяжёлой, словно чугунной.

Ночной ураган переломал сухие сучья в саду. Освободившись от тяжёлого груза – ветер посбивал с веток плоды, – яблони выпрямились, подтянулись, посвежели. Нижние части стволов переливались перламутровыми бликами. От старой сливы напротив шалаша остались лишь торчащие костыли с обнажённой красно-коричневой сердцевиной.

Сорока встревожено пролопотала в кустах.

Виктор прошёл из сада в огород, а через него во двор, заросший крапивой. Никто его не встретил. Вошёл в избу. Внутри всё было прибрано. В чулане, из которого тянуло ароматами печёной картошки и ржаных лепёшек, метались по стенам отблески пламени, полыхающего в печи. Было тихо, лишь в окно билась с улицы из палисадника упругая ветка вишни. В ближнем углу на тябле перед иконами горела лампадка.

– Сынок…

Виктор повернулся и увидел только что вошедшую в избу пожилую женщину с ведром, полным воды.

– Сейчас…

Старушка отнесла ведро в чулан, аккуратно поставила на скамейку, прикрыла старой газетой, после этого подошла к Виктору. Обняла его.

– Приехал? А я и не ждала сегодня. Кажный день на дорогу смотрела, а сёдне нет. Надо же! Дай погляжу на тебя. Изменился-то как, совсем взрослым стал… Что это за шрам у тебя на лице? С тобой всё в порядке? Садись за стол. У меня варёная картошка в мундире, с малосольными огурцами. Своими. Парник огуречный мне Коляня Бахарь устроил. Дала ему на бутылку самогонки. Отведай, свои-то огурцы не то что купленные, те на дух не надо. Ешь, сейчас оладьев ещё напеку. А вечером тесто затворю. Соскучился, небось, по домашним пирогам-то?

Они сели за стол.

– Ты в саду был, Вить? Я заметила смятую траву там. Кто, думаю, туда забрёл? Не корова ли соседская? Полазушница та ещё. Некому изгородь вокруг огорода починить. Может, посмотришь с утра? У меня и слеги с тынинками припасены. Вон и трава нонче у меня осталась некошёной. Нету у меня мочи. Говорю Коляне: накоси хоть ты для своей бурёнки, мне-то зачем? Только одни курята на дворе в крапиве швыряются. Уходит силушка-то у меня. А бывало, со всем успевала справляться. И в артели поработать, и скотину накормить-напоить, и гряды прополоть, и бельё перестирать, и обед приготовить – всё успевала. Между делом из лесу дрова на тележке возила, печь-то надо было кажное утро топить, скотине еду варить. В поле все дни пропадала. Босиком по стерне в конце лета ходила, ноги были исхожены до черноты, кожа вся потрескана – и ничего. Наработаешься, а вечером ещё на улицу пойдёшь, у двора посидеть с подружками. Парни подойдут, учнут всё страшные истории рассказывать, про нечисть всякую. А как в сон начнёт клонить – в темноте зайдёшь в сени, окунёшь лицо в ведро, хлебнёшь из ковшика воды колодезной ледяной – и дремоту как рукой снимет… Утром чуть свет – в поле. На жатве сядешь с подружками в кружок – кто вши ловит, кто письмо какое от суженого получила, пересказывает. Отдыхали мало. Вечером бригадир придёт, измерит – сколько сожали, похвалит, пошутит: «Что-то недожали сегодня, бабы…» Какое там недожали, пять норм без устали вырабатывали…Ты ешь, ешь, похудел сильно…

Сама она не притронулась к еде. Сидела, подперев щёку ладонью, и внимательно наблюдала за Виктором.

– Изменился ты, сынок. Говорила тебе: не уезжай из дома. Что там, в Москве, мёдом намазано? Нелёгкая, говорят, она, жизнь столичная. А здесь твои дед с бабкой жили, отец не хотел, чтобы ты уезжал – мы деревенские жители. Вон какое хозяйство поддерживать надо. До последнего надеялся: одумаешься, вернёшься, хозяин в доме нужен. Выпивать он стал, это его и сгубило. А тебе – чего не сиделось в родном доме…

Она перевела взгляд на окно. Помолчала какое-то время, потом снова заговорила:

– Дожди затяжные нынешним летом. Сейчас они ни к чему: картошке расти надо, огурцам пора появляться, ягодам поспевать. Раньше как было: пройдёт дождик – и ступай на работу. А теперь что? Всё не так, как в бывалошные времена. Вот помню: осенью сеном запасёшься, заполнишь сельницу, картошку выкопаешь – спокойно на душе, пусть идёт себе, дождичек-то. А сейчас ни к чему он. Залил. А что нонешней ночью делалось? Ненормальной стала погода, неправильной… Микола уже завтра, а тепла большого ещё и не было…

Грустный взгляд голубовато-серых глаз, красивых даже в её возрасте. Сохранившие густую упругость чёрные волосы, лишь кое-где тронутые сединой. Виктор вдруг обратил внимание на её хорошо сохранившиеся ладони, которые она нервно вытирала об подол выцветшего льняного запона – совсем не старческие, с гладкой загорелой кожей.