Билет на ладью Харона

– Однако и поговорить тоже можно. Вдруг кто чего и сболтнет, – продолжал развлекаться Тарханов. – Как это в детской игре – на кого бог пошлет. Давайте начнем, хотя бы… – целых три раза он прошел вдоль строя, наконец принял решение.

– Пусть так. Этого и этого – ко мне. Прочих – на ваше усмотрение, юнкер. Обыскали их хорошо?

– Как учили…

– Значит, действуйте. А ты – за мной… – он ткнул пальцем в первого из отобранных им пленников.

Прошел в комнату отдыха, примыкающую к кабинету. Уютное помещение. Точнее – просто двухкомнатный номер люкс, только предназначенный для постоянного жильца.

Тарханов не представлял себе, сколько лет управляющему и как он выглядит, но уж точно – человек со вкусом и хорошо к себе относящийся. И перекусить, подремать часок посреди рабочего дня можно, и важного делового партнера в приватной обстановке принять, угостить, чем бог послал. Опять же и любовницу пригласить, не опасаясь внезапно нагрянувшей жены, к примеру, поскольку имеется еще один выход, ведущий, как сообразил Сергей, на другой этаж и совсем в другой коридор.

Умеют люди устраиваться. Да и то, управляющий курортной гостиницей такого класса наверняка зарабатывает раз в десять больше, чем верный государев слуга в полковничьем чине.

– Садись, – указал Тарханов рукой на резное деревянное кресло у противоположной окну и балконной двери стены. Сам подошел к бару, налил себе рюмку коньяку, о которой так долго мечтал, взял саморазогревающуюся банку черного кофе, искоса наблюдая за пленником.

Нет, безусловно, это человек с высшим, может быть даже, высшим военным образованием, форму носить умеет и держится с достоинством, насколько позволяет обстановка. Правильные черты лица, светлые, слегка рыжеватые волосы, но принадлежность к кавказской расе очевидна. Равно может быть и черкесом, и грузином, и азербайджанцем, а то и турком. Возраст едва за тридцать. А имя – что ж, имя, псевдоним, скорее всего.

– Курить разрешаю, – сказал наконец Тарханов, удобно устраиваясь на таком же жестком деревянном кресле. В мягкое он садиться не хотел: еще в сон клонить начнет. – Прочее – либо позже, либо никогда. Я понятно изъясняюсь?

– Вполне, – кивнул террорист. Акцент едва заметен.

– Как интересно, – изобразил искреннее удивление полковник. – Ткнул пальцем в первую попавшуюся спину и попал в образованного человека. Хотя я и не уверен, что бандит и подонок может считаться образованным человеком. Обратная теорема тоже верна. Но из этого ничего не следует. Никакие конвенции на вас не распространяются, – счел нужным пояснить Тарханов, – хоть вы и объявили себя какой-то там Армией, для меня это не имеет значения. Я вижу перед собой бандита, взятого с оружием в процессе совершения уголовного преступления, карающегося по законам государства Российского смертной казнью. И вправе принимать решение, исходя из целесообразности. Это понятно?

– Понятно, – снова кивнул тот, – однако можно и поспорить…

– Спорить – только на том свете, с Аллахом или с уполномоченными им лицами. Мне – отвечать на вопросы, имея в виду, что решение о твоей дальнейшей участи буду принимать только я. Единолично. Итак, имя, должность, состав вторгшейся в город банды, цель рейда.

Пленник молчал, пока не докурил папиросу до конца. Тарханов не препятствовал его размышлениям. Пусть. Чем дольше человек размышляет о своем положении и отходит от горячки боя, тем сильнее ему хочется жить.

Как правило.

– А если я все же предпочту умереть, но не отвечать? У меня ведь могут быть соответствующие убеждения, ради которых я воюю?

– Могут, – не стал спорить Тарханов. – Только шли вы сегодня в Пятигорск не умирать за убеждения, а выполнить некое задание, которое представлялось вам не слишком рискованным, но прибыльным. Сейчас ситуация коренным образом изменилась. Но даже если ты собрался геройски умереть, я не позволю.

Посмаковав последний глоток коньяка, Сергей размял папиросу.

– Геройски умереть не позволю, – пояснил он, выдержав паузу. – Психологию вашу мусульманскую я знаю, обычаи тоже. Умрешь так, что на рай с гуриями рассчитывать не придется. Погано умрешь. – Заметил некое движение лицевых мышц пленника, тут же ответил на невысказанное: – А ежели скажешь, что ты – человек культурный, светский, турок, возможно, и в такие сказки не веришь, то и это не беда. Смерть твою я сумею сделать настолько неприятной, что в какой-то момент говорить тебе непременно захочется, и расколешься ты до донышка… Так стоит ли провоцировать этот утомительный для всех процесс?

Пленник вздохнул, кривя губы в гримасе, смысл которой был Тарханову не вполне понятен.

– А как же… Вы же, судя по всему, тоже вполне цивилизованный человек. Неужели…

– Не тоже, а только! – резко оборвал его Тарханов. – Ты – свинячье дерьмо! Как все твои родственники, мать, отец, дети, поганые предки…

И, правильно рассчитав, поймал Фарид-бека в момент, когда тот попытался изобразить из себя взвившуюся из кресла пружину.