Билет в одну сторону

– Не надо! – разом остановили его «Анна» и нянька.

Павел в недоумении обернулся.

– Здесь душно…

– Павел Афанасьевич, – заговорила нянька, – свет беспокоит Анечку. Вы уж потерпите до ее полного выздоровления.

– Безусловно, – сокрушенно пожал плечами Павел и виновато посмотрел на «Анну». – Прости великодушно.

Она улыбнулась. Тут только Павел заметил, что в сестре произошла разительная перемена. Лицо приобрело новое выражение. Если бы он не знал, то подумал, что не неделя прошла, а лет пять, семь. Не осталось и следа от наивности, детской беспомощности и неуверенности в лице лежащей перед ним девушки. Она смотрела так, словно знала обо всех и обо всем такое, чего им и вовек узнать не придется.

В комнате повисло молчание. Брат достал из-за пояса трубку, но не решился закурить и сунул ее обратно. Потом его пальцы прошлись сверху вниз по рубашке, застегивая мелкие пуговицы. Большими пальцами обеих рук он расправил пояс, потом всей пятерней провел по белокурым волосам, пригладил усы и, не зная, чем еще себя занять в данной ситуации, опустился у кровати на пол. Боком прислонился к ложу, взял руку «Анечки» своею теплой рукой и, нежно перебирая ее пальчики, стал разглядывать изменившееся лицо сестры.

За дверью послышались шаги, и Павел почувствовал, как напряглась рука «Анны». Он удивленно поглядел на нее, потом что-то прикинул в уме и понимающе подмигнул. Через секунду он уже был на ногах и вальяжной походкой пересекал комнату в направлении к окну.

Дверь открылась. На пороге стояли «родители». Кряхтя, покинула свое место у окна нянька, пошла им навстречу, низко склонилась. Обойдя ее, как неживой предмет, первой двинулась к постели Анастасия Куприяновна. За ней, по-медвежьи переступая, двинулся Афанасий Петрович. Губы его под пшеничными, с легкой кучерявинкой усами подрагивали. Он то и дело вытирал глаза большим батистовым платком и приглушенно кашлял в кулак. Вся его высокая, некогда стройная фигура с годами стала рыхлой и грузной. Удлиненные поседевшие волосы были зачесаны назад и открывали широкий с глубокими залысинами лоб, прорезанный тремя глубокими морщинами.

Рядом с ним статная белокурая красавица Анастасия Куприяновна в темно-голубом свободном платье, с высокой прической выглядела просто королевой. Длинная белая шея изящной линией переходила в плечи и грудь, красивой формы руки придерживали прозрачную шелковую шаль с длинными кистями, сквозь которые посверкивали драгоценными камнями перстни. И прическа, и голубые немного навыкате глаза, и слегка курносый нос, и томность во всем облике – все было словно с картины Рокотова. Анастасия Лыкова была красива и, можно даже сказать, совершенна, если бы не рот – чувственный и лживый. Люди с таким ртом легко лгут, лжесвидетельствуют, льстят и подличают. Человеку с таким ртом трудно доверять и опасно доверяться.

«Мать» заметно моложе «отца», но сразу было видно, кто хозяин в доме. Афанасий, ясное дело, подкаблучник, из воли жены никуда. А она помыкает им по своему усмотрению. На убийцу собственной дочери Афанасий, явно, не тянет. Но вот к «маменьке» стоит присмотреться. Эта королева привыкла добиваться своего во что бы то ни стало.

– Анечка, голубушка, – всхлипнул Афанасий Петрович и, обойдя жену, первым подошел к кровати. – Как ты нас напугала. Мы уж отчаялись… Вот и доктор гарантий никаких не дал. Все, говорит, в руках божьих. Видно, Господь услышал наши молитвы, отвел беду.

Отец наклонился на «Анной», нежно провел по щеке пахнущей табаком ладонью и поцеловал сначала в лоб, потом в щеку. «Анна» улыбнулась ему:

– Здравствуйте, – с трудом проговорила она.

Ох, как трудно принимать ласку, предназначенную другой. Потом более уверенно:

– Простите меня, что заставила вас страдать. Мне очень жаль.

– Да что ты, Анечка! Кто ж тебя винит? Да я не знаю, как бы жил без тебя, – Афанасий Петрович вытащил платок, закрыл им лицо и, вздрагивая всем телом, побрел к окну.

«Анне» искренне было жаль его. Она вообще не могла видеть плачущих мужчин. Стала искать слова утешения, но не успела. Стоящая вначале без движения Анастасия Куприяновна, сделала шажок к кровати и присела на край. Она взяла руки «Анны» в свои, покрыла их поцелуями. Ее лицо выражало материнскую любовь и ласку, в глазах стояли слезы, готовые вот-вот пролиться. Вся она была само материнство в чистом виде. И только очень проницательный человек мог заметить напряженно приподнятые плечи барыни, нервно подрагивающие крылья носа и чуть брезгливо скривившуюся нижнюю губу. Но заметить этого было некому: находящиеся в комнате видели лишь спину и склоненную голову растроганной матери.

Анастасия покачивала головой, не в силах выговорить ни слова. Руки ее гладили щеки и грудь «Анны», бережно перебирали прядки волос, разглаживали тонкие дуги бровей.

– Как я рада, доченька, как рада. Сколько слез я пролила за эти дни и ночи. Но теперь ты поправишься, и этот кошмар забудется.