Билли Батгейт

Странно, но хуже всего я чувствовал себя с мистером Берманом, мой рассказ о признании Дрю Престон именно в тот момент он, видимо, воспринял как предательство, как свой крах, это был конец его планам, его воспитанник не попадет в новое, придуманное им царство, где правят числа, где они заменили язык, где переписана книга. Он сказал мне однажды, этот аккуратный маленький горбатый человечек: «В книге говорится, нет, я скажу это по-иному, возьми числа, смешай их и разбросай, а потом собери и вновь сделай из них буквы, и тогда ты получишь совершенно новую книгу, новые слова, новые идеи, новый язык, который тебе предстоит усвоить, с новыми значениями и новыми событиями». Опасное высказывание, если его обдумать, высказывание об Иксе, неизвестном числе, значение которого он терпеть не мог.

Но в его последнем взгляде на меня поверх очков — карие глаза его расширились до голубого окоема — я заметил отчаянный упрек и мгновенное понимание. Какой крохотный у нас ум, как он оскорблен внешним хаосом; этот маленький человечек, калека, прожил яркую жизнь, пользуясь всего одним своим талантом, со мной он всегда был добр и осторожно назидателен. Сейчас я спрашиваю себя, неужели единственное слово могло столь многое изменить, неужели он был против того, чтобы Шульц ушел, зная свое истинное положение, как и Бо Уайнберг; его, конечно, можно было лишить этой чести, он мог и не узнать, что его погубило. И все же я сейчас думаю, мистер Шульц все понимал, может, поэтому он так и афишировал свое желание покончить с прокурором, самоубийственный шаг при любом исходе, как он это сам признал, я просто подсказал ему слова, которые он давно подыскивал для выражения снедавшего его чувства; в свои тридцать три, тридцать пять он уже миновал возможность помилования, миновал ту точку, в которой встретились все элементы его погибели, жизнь его была отсрочена на длину горящего бикфордова шнура.

Тогда мне казалось, будто я передаю сообщение от одного близкого человека другому, сообщение, которое нельзя не передать, хотя я и пытался его утаить, что он и понял, а потому избил меня. Я прекрасно знал их обоих. Она снова превратила меня в мальчишку, живущего в гудящем пространстве между ними: Ты скажешь ему, ладно, произнесла она, поднося к глазам бинокль, и в линзах отразились стремительно скачущие маленькие лошади.

А теперь настал черед моего отчета, поздний вечер все в той же задней комнате «Лакомств» с бледно-зелеными стенами и развешанными через равные промежутки тусклыми зеркалами в рамах; линии рам напоминают лаконичные контуры современного небоскреба; иерархия дуг вызывает в памяти хор симпатичных девушек, стоящих на разноуровневых станках; мы все сидим хмурые за тем же самым дальним столом с безупречно чистой скатертью; добрался я туда уже очень поздно, ужин кончился, перед ними теперь не тарелки, чашки и блюдца, а вожделенные тонюсенькие ленты арифмометров — полночь; я заметил это по синим неоновым часам над баром, когда входил, полночь, момент истины сошелся с моментом милосердия. Полночь, самое подходящее имя для Бога.

И этот миг оказался мигом моего окончательного единения с ними, я один из них, их доверенное лицо, их коллега. Прежде всего меня захлестывает чувство творческой полноценности, сладость знания своего дела. Во-вторых, злое удовлетворение заговорщичеством, ты начинаешь чувствовать его силу, уже просто планируя убить человека, который в это время может целовать свою жену, чистить зубы или читать на ночь. Ты — посланник из вечного мрака, ты выведешь его из неведения, он заплатит жизнью, чтобы узнать то, что знаешь ты.

Каждое утро он выходит из дома в одно и то же время.

Когда именно?

Без десяти восемь. У подъезда стоит машина, двое людей в штатском встречают его у дверей и идут с ним, а машина едет следом. Они прогуливаются вместе до 72-й улицы, где он заходит в аптеку «Клэридж» и звонит там из автомата.

Каждый день?

Каждый день.

Там два телефона-автомата, слева, сразу за дверью. Пока он звонит, машина ждет у тротуара, а телохранители стоят у двери снаружи.

Они ждут снаружи? Это мистер Шульц хочет знать.

Да.

А что внутри?

Справа, как входишь, фонтанчик. У стойки можно позавтракать. Каждый день у них есть что-то новенькое.

Народу много?

Никогда не видел больше одного-двух человек в этот час.

А что он потом делает?

Он выходит из будки, машет рукой человеку за стойкой и уходит.

И сколько времени он проводит внутри?

Не больше трех-четырех минут. Он звонит всего один раз, причем в свою контору.

Откуда знаешь, что в контору?

Слышал. Я зашел вслед за ним посмотреть журналы. Он говорит им, что надо сделать. То, что он придумал за ночь; у него есть маленький блокнот, и он читает оттуда. И задает вопросы.

Почему он звонит не из дома? Это говорит мистер Берман. Да еще по дороге на работу, когда он и так увидит своих подчиненных через пятнадцать-двадцать минут?

Не знаю. Может, чтобы работали получше.

А что, если он боится подслушивания? Это уже Лулу Розенкранц.

Окружной прокурор?