Билли Батгейт

На Батгейт авеню мать нашла магазинчик, в котором продавались морские ракушки; придя однажды домой с коричневым бумажным пакетом этих маленьких ребристых штуковинок, некоторые из них были не больше розового ногтя, она приступила к очередному своему безумному проекту — начала оклеивать ими телефонный аппарат, делала она это с помощью авиационного клея, который откопала в моем старом конструкторе — собрать самолет я когда-то так и не сумел. Опустив зубочистку в бутылочку с клеем, она размазывала блестящую каплю по неровному краю малюсенькой раковины и прижимала ее к телефону. Со временем она покрыла ракушками весь аппарат — и трубку, и корпус. Получилось достаточно красиво — белые, розовые и коричневатые тона, волнистая, неровная поверхность причудливой формы, может, это наше внимание лишает вещи формы? Она сумела оклеить ракушками даже шнур, который стал похож на гирлянду подводных огней. Я плакал, думая о том, какой молодой, красивой, умной и храброй помнил ее Джеймс Дж. Хайнс. Она облагораживала моего отца, а он наверняка вдохновлял ее, когда они любили друг друга до того, как он убежал. Теперь у меня были деньги, чтобы никогда не расставаться с ней. Я поклялся, что она останется со мной, что я буду заботиться о ней до конца ее жизни. Но пока я не мог для нее ничего сделать, не мог даже убедить ее бросить работу. Будущее наше я, скорее всего, оценивал не самым радужным образом. Мне было одиноко среди ее странных вещей — свечей и фотографий, старых тряпок, сломанных кукол и ракушек. Однажды вечером она пришла домой с очень тяжелым аквариумом, который с трудом внесла на наш этаж; когда она поставила его на стол рядом с диваном, наполнила водой, а потом осторожно опустила в него телефон, лицо ее счастливо зарделось. Как я любил свою безумную мать, какая она у меня была красивая, как паршиво я себя чувствовал, считая, что это из-за меня она такая, из-за меня она не выздоравливает, это я не сумел добиться осуществления высшей справедливости. Деньги из чемоданчика в подвале на противоположной стороне улицы не помогали, я понимал, что исполнение моего тайного предназначения еще впереди, впрочем, — пусть я и не знал, сколько их там, этих денег, даже неполного месячного дохода от предприятий мистера Шульца хватило бы нам на несколько лет жизни; боже мой, да если бы я даже брал оттуда всего лишь двойной материнский заработок, мы имели бы все необходимое, но дело в том, что мы не могли положить деньги в банк; мне все время пришлось бы думать, как уберечь их и тратить такими малыми порциями, чтобы не привлечь к себе внимания, в этом-то и была их ужасная неполноценность. Если бы им суждено было хоть что-нибудь изменить, они бы это сделали самим фактом своего существования. Но, увы. Потом я вдруг понял, что, хотя мистер Шульц и умер, я по-прежнему считал его хозяином этих денег. Я их взял, выполняя поручение мистера Бермана, и теперь, как выяснилось, ждал дальнейших указаний. Я не ощущал того спокойствия, которое, я был уверен, должно прийти ко мне после того, как сбудется моя мечта. Мне не с кем было поговорить, посоветоваться, некому было похвалить меня, сказать, что я все сделал правильно. Только покойники могли оценить мои успехи.

Однажды поздно вечером, когда я покупал газеты в киоске на Третьей авеню, у тротуара остановилась машина марки «де сото», открылась дверца, и я оказался в окружении мужчин, двое вышли из табачного магазина напротив, а двое вылезли из машины, бесстрастные лица выдавали в них гангстеров. Один из них кивнул в направлении открытой дверцы машины, и я, засунув газеты под мышку, забрался на сиденье. Они повезли меня через весь город до Нижнего Ист-сайда. Я понимал, что нельзя паниковать, нельзя рисовать в воображении страшные картины. Вспоминая события прошедшего года, я не представлял, каким образом он мог узнать обо мне — около церкви в Онондаге он меня толком не видел. Вдруг до меня дошло, что я совершил ужасную ошибку, не написал матери письмо с указанием открыть его, если я не вернусь домой или умру от тоски по ней.

Машина остановилась на узкой жилой улочке, хотя, естественно, осмотреться они мне не дали. По лицу пробежала блеклая тень от прутьев пожарной лестницы. Мы начали подниматься вверх. Я насчитал пять пролетов.