Билли

Мои горючие слезы стали тем топливом, что дало ему силы двигаться дальше, а своими подшучиваниями он просто хотел меня приободрить. Доказать, что мы можем смеяться надо всем чем угодно, и, кстати, с тех пор мы именно так и будем с ним поступать, поскольку, да ты посмотри, Билли… Смотри… В этой узкой дрянной постели мы наконец-то вернулись к жизни, какой бы дрянной она у нас ни была… Эй… Прекрати плакать, малыш… Прекрати плакать… Благодаря тебе самое страшное уже позади. Благодаря тебе мы спасены. Ох, хотя нет, плачь, не стесняйся… Поплачь… И заснешь… Плачь, но не забывай никогда: конечно, мы оба сейчас в самом начале пути и главные трудности еще впереди, пускай, но, стоя на краю могилы, мы сможем обернуться, чтобы взглянуть назад и сказать: это жил я, а не искусственное существо, созданное тем страхом и ужасом, что мне внушили всякие придурочные жлобы…

На самом деле он только успокаивал меня: «Тише! Тише!» – но именно это скрывалось за всеми его «ш-ш-ш!».

Не будь это Франк, который настолько по-доброму отнесся ко мне, когда мы разучивали с ним пьесу, который, глядя куда-то вдаль, поверх моей головы, рассказывал мне про детство Билли Холидей, который отправлял мне свои немногословные открытки на адрес Клодин все те годы, что я провела в ожидании, словно в монастыре, – не будь всего этого, у меня никогда не сорвало бы крышу. А если бы у меня не сорвало крышу, он бы тоже не выжил.

Вот так, звездочка моя… И теперь я спрашиваю тебя: стоит ли рассказывать дальше? Уж больно хороша последняя фраза, может, она послужит нам пропуском в будущее?

Нет?

Почему нет?

Хочешь, чтоб я рассказала, как из-за меня мы влипли в это дерьмо, хочешь все хорошенечко взвесить, прежде чем вынести свой вердикт?

О’кей, о’кей. Продолжаю…

Когда у меня не осталось больше сил плакать, меня сморило, и, уже засыпая, я потребовала, чтобы он мне пообещал никогда меня не бросать. Потому что без него я делаю слишком много глупостей… Слишком много…

Он снова рассмеялся, но как-то неловко, словно прячась за этой своей веселостью, и сквозь дурацкий свой смех ответил:

– Эй! Да все, что ты пожелаешь! Я дорожу своей шкурой!

И уже совсем тихо, уткнувшись лбом в сгиб своего локтя, добавил:

– Ох… Билли… А я ведь уже и забыл об этом…

* * *

Эй, звездулька… Второй сезон неплохо удался, согласна?

Здесь было все: и секс, и экшн, и любовь!

Сама увидишь: дальше все не так занятно.

Дальше – двое молодых людей, которые выкручиваются, как могут. Ничего особо оригинального. Тем более я не смогу рассказывать тебе все это бесконечно, учитывая что вон там уже бледнеет небо. Наверное, там восток…

Да уж, мне надо поспешить, чтоб до рассвета рассказать тебе финал.

* * *

На следующий день мы сели на поезд и поехали в Париж.

В поезде Франк рассказал мне о своей жизни на данный момент: чтоб доставить удовольствие папе, он записался на юридический факультет, а жил вместе с одним из своих кузенов в крохотной съемной квартире в пригороде – там жилье дешевле.

Ему не нравились ни юриспруденция, ни его кузен, ни тем более пригород.

Я спросила его, чем он хочет заниматься.

Он ответил, что мечтал бы пройти стажировку, которая позволила бы ему участвовать в конкурсе для поступления в одну суперкрутую школу ювелиров.

– Ты хочешь стать ювелиром? – переспросила я. – Хочешь продавать всякие колье, часы и прочее?

Нет. Не продавать, а создавать.

Он включил ноутбук и показал мне свои рисунки.

Суперклассные. Словно распахнул передо мной крышку древнего сундука, поднятого со дна морского.

Как будто настоящие сокровища…

Я спросила его, почему он не делает то, что ему нравится, вместо того чтобы слушаться папу.

Он ответил, что никогда в жизни не делал того, что ему нравится, и всегда слушался папу.

Я спросила почему.

Он уткнулся в монитор, типа сосредоточился на свертывании окон в компе.

Некоторое время спустя он ответил мне, что боится.

Боится чего?

Неизвестно.

Боится снова разочаровать отца.

Боится, что все это ударит по матери.

Боится, что это ее доконает, отдалит еще больше от мира живых.

Я промолчала.

Если дело касается предков, я сразу теряюсь.

Тогда он завязал с мечтами, убрал на место ноутбук, и всю дорогу мы больше не разговаривали.

По приезду в Париж он предложил мне оставить наши вещи в камере хранения и немножко побыть туристами, прежде чем ехать к нему. Ну то есть… к его кузену.

Мы проделали почти тот же путь, что и четыре года назад во время нашей поездки с классом.

Четыре года…

Чем я занималась эти четыре года?

Ничем.

Сосала члены и сортировала картошку…

Меня охватила глубокая тоска.

Все было не как в тот раз. Стояла зима, на улице холод, вода не танцует в реке, на мостике ни души и замки́ все давно посрезали и выкинули в помойку. Никто не перекусывает в саду, повернувшись лицом к солнышку, никто не болтает, расположившись на террасе кафе со стаканом «Перье» в руке, прохожие двигались все так же быстро, но больше не улыбались. У всех были каменные лица.

Мы выпили по чашке кофе (простой эспрессо), который стоил 3,20 евро.

3,20 евро за чашку кофе…

Как такое возможно?

Я тоже трусила.