Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

А у себя в землянке, которую он делил со мной и Саней, на бревенчатой стенке он прилепил фотографию одной старушки, от роду лет этак тридцати, весьма легко одетой. Из одежды на старушке были только пляжные шлепанцы и большие солнечные очки.

— Это моя eine alte Tante, Anna! — пояснил он. — Она специально подарила мне своё фото, сказав: мой милый племянничек! Может, твои боевые камераден, смотря на него в мокром окопе долгими холодными вечерами, вдруг захотят посетить во время своего отпуска старую, больную, одинокую, разведенную женщину? Приму их всех совершенно бесплатно, питание и проживание за мой счет! Но только не более трех одновременно…Я-то их выдержу! А вот моя кровать, вряд ли.

… Я аккуратно вычерчивал схему ориентиров, когда в землянку вдруг ворвался встревоженный Ройзман и истошно заорал:

— Ахтунг!! Форгезетцен ин дер Люфт!! (Странные люди эти немцы! Вот я прошлым летом ездил со своим мужем в Гамбург. И только мы с ним зашли в турецкую баню, где отмывали морскую соль курсантики с «Георга Фока», такие молоденькие-молоденькие лапочки, так бы и ухватил бы их за сладкие попочки! — как один из них, увидев нас с мужем, тоже заорал: «Ахтунг!! Цвай «ахтунг» ин дер баде!» Странно, да? Наверное, это какой-то немецкий национальный обычай, ахтунг! кричать. Прим. Редактора) (Вот педераст. Прим. Переводчика).

Выскочив на свет Божий, я увидел маленький краснозвездный подкосный моноплан, который планировал на нашу поляну.

— Это наш «Физелер-Шторьх»! — авторитетно произнес Ройзман. — На нем только большое начальство летает!

— Нет, это наш советский «ОКА-38»! [44]— не согласился с ним Саня. — Но да, скорее всего, это начальство…

Так и оказалось.

… Подпрыгивая лыжами по свежевыпавшему снежку, самолетик, подняв пропеллером тучу снежной пыли, подкатился почти к самому штабному блиндажу.

Подполковник Вершинин, придерживая одной рукой финскую шапку с собственноручно им нашитой на ней красной пентаграммой («А то еще ненароком, свои же, красные, подстрелят, черти драповые!») отправился встречать незваных гостей.

Из распахнувшейся двери кабины выпрыгнул невысокий курчавый мужчина, чем-то неуловимо напоминавший нашего Ройзмана. Из-под курчавившегося бараньей шерстью распахнутого полушубка на его гимнастерке сверкнули рубином аж четыре ромба…

— Товарищ командарм второго ранга! Личный состав отдельной экспериментальной батареи производит обслуживание материальной части…, — четко и лихо доложил наш комбат.

— Я — не командарм, а армкомиссар второго ранга! И что-то не замечаю у вас особенно бурных работ., — отряхивая со своих белоснежных бурок снег, отвечал нам прибывший высокий чин.

— Отсутствует в ремкомлекте важная деталь, товарищ армейский комиссар второго ранга! — являя собой вид лихой и чуть дурковатый, каковой по петровскому рескрипту офицеру перед лицом начальствующим иметь подобает, дабы не смущать оное лицо своим шибко умным видом, продолжил докладывать Вершинин.

— Вот-те, нате…, — язвительно протянул комиссар. — Деталь, значит?! И какая же именно?! Учтите товарищ подполковник, если соврете, я Вас немедленно разжалую и отдам под трибунал!

В эту драматическую минуту, когда Вершинин, по его словам, уже собирался в рифму ответить залетному комиссару «Хрен в томате!» из землянки огневиков, уже заранее расстегивая на ходу портки, вылез охающий и кряхтящий старшина Иван Петрович. Его голову снова покрывал свежий бинт: когда он, уже опытный, вновь услышав так ему знакомый скрежет, валил инженера Саню на землю, то как-то ненароком приложился лбом о гусеничный трак.

— Что такое?! Раненый? Почему Вы не в санбате? — уставился на него своими выпуклыми глазами комиссар.

— Так что, Ваше Превосхо… тьфу ты, товарищ военный, какая же это рана? Так, пустячок…, — застеснялся своего далеко не парадного вида старшина.

— Кто такой? — отрывисто спросил комиссар.

— Старшина Петрович! Наводчик орудия! Ранен при спасении им жизни командира! — по-строевому в ответ проорал Вершинин. И добавил, чуть понизив голос:

— В старые времена Знак Военного Ордена Четвертой степени — ему как с куста следовал бы.

— Дык, на што мне был бы тот четвертый Егорий? — крайне удивился Петрович. — Я ведь, чай, весь полный бант имел! (Все четыре степени солдатского «Георгиевского» Креста. Прим. переводчика).

— А! Так значит, вы бой вели? Молодцом… И раненый в строю остались? — комиссар ласково положил руку на плечо нашего старшины.

— Дык, какой ето бой был и какая там у меня рана! Вот, помню, в Моонзунде у нас на «Громе» (Эскадренный миноносец, типа «Новик». В бою на Кассарском плесе 29 сентября 1917 года был поврежден в бою с немецкой эскадрой. Когда один из немецких миноносцев приблизился к тонущему русскому кораблю, минный машинист Симончук взорвал свой корабль. Немецкий и русский эсминцы затонули. Прим. переводчика.) (Бессмысленный русский фанатизм. Прим. Редактора) наводчику бакового орудия глаз вышибло! Дохтур его перевязал, а он опять шасть к прицелу. Говорит, хоть у меня одного глаза нет — так ведь второй-то пока есть?!