Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская сага.

Ну, это в общем и целом не беда… Скорее всего, просто загустела от мороза смазка на направляющих поршня или в казеннике. Лечение простое: «Неполная разборка затвора. Забоины зачистить, грязь и густую смазку удалить». Хуже, если ослаблена пружина запирающего механизма или погнуты выбрасыватели… Тогда деталь надо менять. Но этого добра у нас, тоже, слава Богу и товарищу Мехлису, теперь даже и в избытке. А уж про сальник мы и не вспоминаем. Новый директор «Красного Треугольника» лично гарантировал, что резиновое уплотнение будет сохранять свои рабочие параметры до температуры минус семьдесят восемь градусов по Цельсию. Почему именно до такой? Это чтобы мы и в зимнем Оймяконе себя уверенно чувствовали. А иначе товарищ Мехлис твердо обещал всем инженерам завода отправить их в январскую Якутию, для проведения там натурных испытаний, причем поедут они туда с исключительно голыми задами. (Вот это и называется, необоснованные массовые репрессии. Прим. Редактора).

Между тем батарейцы, пока орудие не остыло, густо покрывали по свежему нагару канал ствола и механизм затвора густым слоем смазки. Это изрядно облегчит последующую их чистку уайт-спиритом.

А нам засиживаться некогда! Надо немедленно менять огневую позицию.

Чумазый тракторист уже подводил к складывающимся станинам свой взрыкивающий тягач…

Веселый Петрович уселся поперек сцепки, вытащил из ящика ЗИПа свою тальянку и бодро растянув меха, запел приятным, хрипловатым баритоном грозную боевую песню питерских рабочих дружинников, с которой они в пятом году шли громить царских жандармов:

Крутится, вертится шар голубой!
Крутится, вертится над головой!
Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть!
Где эта улица, где этот дом?
Где эта барышня, что я влюблен?
Вот эта улица, вот этот дом,
Вот эта барышня…[86]

— Иван Петрович! — грозно сдвинула бровки Наташа, с зеленой санитарной сумкой на боку. — Не сидите на холодном, Вам вредно, у Вас ревматизм!»

— Что это наш комбат ходит, руками размахивает, будто говорит с кем-то? — удивленно спросил один батареец у другого.

— Отстань от человека! Может, у него и не все дома. Но командир он правильный…

… «Возвращение с израненной «Наташей» в Ленинград, откровенно говоря, я помню урывками… Вот, ругаясь, жалко угрожая незаряженным наганом, умоляя, только что не становясь на колени, я просто зубами выгрыз у измученного военного коменданта платформу и две теплушки для оставшихся в живых бойцов.

Вот, наш поезд медленно пробирается по забитым вагонами путям, а сидящий рядом со мной боец со стоном показывает на них пальцем:

— Смотри, смотри, командир… На передке, бывает, жрать нечего, а здесь просто завалы! Вон, смотри, туши мороженные, вовсе как дрова свалены! Да ведь это же просто вредительство…

Медсестра, с бешеными от бессонницы воспаленными глазами, из пристанционного эвакопункта, с отчаянной наглостью подсаживающая в нашу теплушку тяжко пахнущих, несмотря на мороз, застарелой кровью и гноем, уважительных, пожилых тридцатилетних бойцов, которые деликатно сидят у печки, наотрез отказываясь лечь на нары, осторожно покуривают махорку только у приоткрытой вагонной двери, и из последних сил стараются никого не задеть своими костылями или гипсом, неуклюже пробираясь туда…

Их неспешные рассказы…

И еще неспешные толки…

— А чо, у белофинн ДОТы точно что многоэтажные?

— Сам не видал, врать не хочу… А парни баяли, что и пять, и шесть этажей есть. А купола сеткой покрыты, и броня на пружинах… А то вообще резиной обтянуты!

— Это еще зачем?

— Как зачем? Чтобы снаряды отлетали. Попадет наш снаряд в ДОТ, а его пружиной, или резиновым куполом и отбросит…

— Брехня это…

— Как же брехня? С первых же наших выстрелов мы узнали что такое эти ДОТы — донышки от снарядов и осколки летели назад к нам, ибо на них были резиновые купола. Я же сам это видел! Своими глазами! Как снаряды от белофинских резиновых куполов рикошетировали!

— Ну вот ты и врешь, как очевидец…

— А что, белофинны на лыжах, бают, горазды бегать?

— Уж и не знаю, паря, что тебе на это сказать. Горазды ли?… Вот раз, было, сидим мы этак у костерка, концентрат гречневый в котелке варим… А горушка этак всё под уклон, под уклон всё… Сидим, значит, и ложкой пробуем, готово ли? Ага, чуем, вроде доходит… Аж слюной давимся. И только мы банку с тушёнкой в котелок высыпали, которую нам одну на троих выдали, как из темноты вылетает сверху на лыжах белофинн, на ходу хватает наш котелок и уносится себе дальше, в темноту! Мы ажно рты пораскрывали… Сидим, несолоно хлебавши, три колхозных долбоеба! Чтоб он там подавился нашей кашей, чертов гонщик… До сю просто обидно.

— А я, мужики, дачу самого Маннергейма видел! На Карельском!

— Ну и как она?