Биография Белграда

А потом? Потом Црнянский попрощался с тарелкой фасоли, испускавшей пар, и поднял голову. Какое-то время он наблюдал за официанткой, которая считала деньги за столиком в углу. Она считала их в себя и из себя, не прерывая своего шепота, сначала всасывая в себя числа, а потом выдыхая их.

«Надо учитывать и другое, — думал Црнянский, переводя глаза на тарелку чевапчичей с репчатым луком. — Зреет и дерево, а не только растущий на нем плод. А молодость дерева не обязательно совпадает с молодостью плода. Кроме возраста истории существует и возраст того, кто рассказывает. А вкус плода зависит и от того, и от другого.

Молодой рассказчик в силу своей природы желает рассказать историю как можно скорее, когда она еще зеленая. Он совершает ошибку и портит вкус истории. Поэтому молодой рассказчик должен сделать то, что ему как раз меньше всего хочется: он должен обуздать свою молодость и не срывать плода до того, как тот созреет, и даже дать ему немного перезреть, прежде чем сорвать его и предложить к столу.

Таким образом, молодость, с одной стороны, и перезрелый плод — с другой, кислое и слишком сладкое, уравновесят друг друга и дадут совершенный вкус.

И наоборот, — думал в тот день Црнянский, сидя в „Пахаре" у занесенного снегом окна, — и наоборот, старый рассказчик должен обязательно сорвать историю немного раньше времени, пока она еще кисловата и не совсем созрела. То есть он тоже должен пойти против своей природы, которая боится терпкого вкуса и стремится обеспечить плоду полное созревание, потому что в течение долгих лет научилась тому, что ожидание приносит пользу. Но именно преждевременно срывая зеленый плод со старой ветки, не дожидаясь привычного созревания, он приведет вещи в равновесие и правильно решит какое-то вселенское уравнение. Так соблюдая меру, — думал в тот день Црнянский, — и так чередуя еду и питье...»

И он повернулся к стакану, который стоял на столе между двумя нетронутыми тарелками. Расположение и соотношение предметов на столе он .воспринимал как соотношение небесных тел.

«Только подтолкни их, — думал он, глядя на стакан, — и можно потом наблюдать за их орбитами.

Однако, — рассуждал дальше Црнянский, — до сих пор разговор шел о литературе. Я наблюдал за миром и свой опыт старался использовать как писатель. И то, что я говорил над тарелками с едой, — все это мысли о литературе. Но теперь наступил момент истины. Пришла пора поменять все местами, и пусть литература, для которой я работал всю мою жизнь, хоть немножко поработает для меня...» Тут он вспомнил, как однажды увидел в Альпах длинную белую веревку, она висела над обрывом, прикрепленная верхним концом к склону, и ветер раскачивал ее. Он тогда сразу понял, что никакая это не веревка, а водопад. Но сегодня, спустя столько лет, он знал и кое-что еще. Теперь он знал, что и ветер, качавший «веревку», не был ветром. Это было что-то другое. И чем-то другим он хотел видеть сейчас и литературу.

«Итак, заменим, — подводил итог своим рассуждениям Црнянский, — заменим историю жизнью. И дадим аналогичные оценки. Я стар, — продолжал он, глядя в свой стакан вина, — я старею, и поэтому плод, который я имею, то есть жизнь, мне следует сорвать чуть раньше, чем он вполне созреет. Таким образом, моя старость и преждевременность снятия плода, который теперь уже не история, а жизнь, к тому же моя жизнь, уравновесят друг друга и приведут к равенству двух частей уравнения. Конечно, этот рано сорванный плод будет немного терпким, но разве я сам не учил тому, что надо бороться со своей природой, если хочешь получить совершенство и гармонию вкуса».

И тогда он подозвал официанта, заплатил за нетронутый обед и пошел домой. Црнянский умер намеренно. Он перестал есть и пить, и его жизнь оторвалась от стебля несколько раньше, чем это было необходимо. Говорят, умер он злым, как рысь, считая, что все-таки опоздал.

Три русско-сербские темы

Захарий Орфелин, один из писателей библиотеки Пушкина

Симеон Пишчевич, русский генерал и сербский писатель

«Сербские песни» А. С. Пушкина

Захарий Орфелин,

один из писателей

библиотеки Пушкина

В библиотеке Александра Пушкина было обнаружено загадочное сочинение, вышедшее в 1772 году в Венеции в виде двух роскошно иллюстрированных томов. На первой странице не было указано, кто автор, значилось только, что книги напечатаны в венецианской типографии грека Димитрия Феодосия. Монография была посвящена русскому императору Петру Великому, и Пушкин брал из нее нужные сведения для «Истории Петра I», а также пользовался некоторыми материалами при работе над «Полтавой» и «Борисом Годуновым». Не зная имени автора, Пушкин называл его просто «венецианским историком». Лицо, стоявшее за этой монографией, долго оставалось неизвестным, пока наконец не были обнаружены экземпляры, на которых указывалось имя сочинителя.