Руссо взлелеял революционные страсти, которые сделали французское Просвещение более радикальным и более политизированным. В Америке было иначе. В отличие от Великой Французской революции, война за независимость в Северной Америке (1775—1783) не имела антирелигиозной составляющей. Ее вожди – Джордж Вашингтон (1732—1799), Джон Адамс (1725—1826), Джефферсон и Франклин – воспринимали восстание как секулярную и прагматическую борьбу с империализмом. Декларация о независимости, основную работу по подготовке которой проделал Джефферсон, была основана на учении Локка о правах человека. Она апеллировала к современным идеалам автономии, независимости и равенства от имени Бога природы. Подавляющему большинству колонистов же был не близок деизм их руководителей. Они придерживались одной из форм революционного кальвинизма, вдохновлявшей их на сражения. [761] Когда их лидеры говорили о свободе, они вспоминали Павлову свободу сынов Божьих [762] и героическую борьбу своих предков-пуритан против тиранического англиканства в Старой Англии. Некоторые даже считали, что в результате восстания Иисус установит в Америке Царство Божье. Эта христианская идеология была кальвинистской версией теории Адамса, что поселение в Америке – часть божественного замысла о просвещении человечества, [763] а также убеждения Томаса Пейна (1737—1809) в том, что «в нашей власти начать мир заново». [764] В отличие от европейцев, американцы считали религию источником не угнетения, а освобождения и вдохновения на творческое и самобытное осмысление вызовов Нового времени.
Однако во Франции религию воспринимали как пережиток старины. Появился даже атеизм – отрицание Бога. В 1729 году произошел следующий инцидент. Умер образцовый приходской священник по имени Жан Мелье, оставив свой скудный скарб прихожанам. Среди его бумаг нашли рукопись текста под названием «Завещание». В этом сочинении провозглашался атеизм. При жизни Мелье опасался заявить о своих взглядах открыто, но теперь ему нечего было бояться. Религия – лишь средство подчинения масс. Евангелия полны внутренних противоречий, а тексты их повреждены. Чудеса, видения и пророчества, якобы «доказывающие» божественное откровение, неправдоподобны, а учения Церкви – чистейший абсурд. «Доказательства» Декарта и Ньютона также оставляют желать лучшего. Материи не требуется Бог, чтобы прийти в движение: она динамична и движима собственным импульсом. Ее существование не зависит ни от чего, кроме нее самой. Вольтер распространял рукопись Мелье частным образом, хотя и подредактировал ее, превратив автора в почтенного деиста. В «Завещании» как в зародыше просматривается атеистическая критика будущего. И хорошо видно, как мода на доказательства бытия Божьего может стать бумерангом, а также как взаимосвязано стремление к социальным переменам и гипотеза о динамической материи.
Во Франции, как и в Англии, люди за пределами истеблишмента начинали критически относиться к ортодоксальной просвещенческой вере в инертность материи. В 1706 году Жан Пижон (1654—1735), механик-самоучка, представил Людовику XIV модель коперниканской системы, изготовленную собственноручно. [765] По ходу работы он с удивлением обнаружил, что из творения исчезло ощущение чуда: Бог выглядел таким же ремесленником, как и он сам, только большего масштаба. Пижон также пришел к мысли, что материя не пассивна. Андре-Пьер Премонваль (1716—1764), сын его дочери, вослед ему развивал концепцию динамичной материи и Бога, так сказать, уменьшенного в размерах. В конце концов ему пришлось бежать в Голландию. В Нидерландах нашел убежище и Жюльен Офре де Ламетри (1709—1751). Там он опубликовал сочинение «Человек-машина» (1748), высмеивавшее картезианскую физику. Ламетри считал, что разум присущ материальной структуре организмов, а Бог значения не имеет. [766] Он включил разговор с неким атеистом, который жаждал уничтожения религии. Тот говорит:
Прекратились бы религиозные войны, и перестало бы существовать ужасное религиозное воинство; природа, зараженная ныне религиозным ядом, вновь вернула бы себе свои права и свою чистоту; глухие ко всяким другим голосам, умиротворенные смертные следовали бы только свободным велениям собственной личности – велениям, которыми нельзя безнаказанно пренебрегать и которые одни только могут нас вести к счастью по приятной стезе добродетели. [767]