Биография и книги

У Кагарлицкого была статья «Визит к полковнику», повествующая о его поездке в Венесуэлу, о которой уже писала Алла Никонова, справедливо критикуя не только ее политический подтекст, но и откровенно пошлый и мещанский стиль, в котором она написана. Меня же, когда я читал ее более года назад, удивило в ней какое-то странное презрение крупного левого интеллектуала к венесуэльцам, обустраивающим собственную жизнь, местами, доходящее до откровенного социального расизма. «Это явно не потемкинская деревня. Всё слишком обшарпано…», - солидаризируется Кагарлицкий с мнением какого-то американского «революционного туриста». Разумеется, такому выдающемуся специалисту в области левой мысли уже заранее известно, как сделать, чтобы не было «обшарпано», и как должен выглядеть настоящий социализм, построенный в соответствии с последними достижениями друзей Кагарлицкого из числа западных теоретиков.

Можно сравнить этот левый меритократизм со словами испанского писателя и философа Сантьяго Альбы:

«Думаю, что стоит уже начать дополнять и опровергать эту идею, которая только что прозвучала: что интеллектуалы - это авангард, который должен проливать свет на альтернативные модели. В первую очередь, и говорю это, зная, что ко мне это тоже относится, интеллектуалы к этому плохо подготовлены, поскольку очень мало знают. В наши времена мы только толкаем политические процессы, разработанные кем-то другим. Процессы, как это происходит в Венесуэле, разработанные не интеллектуальными деятелями, а социальными и политическими. Скромно должен сказать, что не осмеливаюсь предложить альтернативную политическую парадигму. В то же время согласен, что это надо делать срочно - делегимитизировать или разрушать капитализм. И это уже делается, например, в Венесуэле. Занимаются этим люди очень умные, но в основном не интеллигенты, не те люди, которые целый день сидят в своей библиотеке, пока у них не пойдет дым из головы. Работает демократия участия, множество людей, думающих совместно и одновременно…Сам термин «интеллектуал» меня сильно раздражает. И я не чувствую, что мои выступления в крайне ограниченном общественном пространстве сильно важны. Если посмотреть, что сейчас происходит в мире, то моя работа ручкой или клавишами компьютера - что-то очень мелкое на фоне людей, борющихся, в том числе с оружием в руках, в других местах планеты».

(Не правда ли, разительный контраст во взглядах на роль интеллигенции и масс в деле социального освобождения? По сути, именно идейные противоречия такого фундаментального плана и являются главными в расколах левой, ведь на самом деле именно они предопределяют позицию по множеству текущих политических вопросов, ожесточенная борьба вокруг которых - это лишь следствие.)

Подобный подход Кагарлицкого дает знать о себе и в данной книге. Он в принципе не способен рассматривать массы как субъект истории, а лишь как «деклассированный» объект управления, сам страстно жаждущий его, что в результате делает его социологические построения карикатурами на реальность. Вот, например, как он описывает советский период:

«Общество разделилось на управляющих и управляемых. Естественно, рядовой гражданин существовал отныне только как объект управления. О каких гражданских правах может в подобном случае идти речь? Централизованный аппарат управления противостоял массе трудящихся. Но система держалась не только на страхе и репрессиях. После того, как традиционные формы самоорганизации общества и связи между людьми были разрушены, массы людей, по существу, деклассированны, население само нуждалось в централизованном государстве, без которого уже невозможно было обойтись…Общество в старом смысле слова просто исчезло. Была лишь «общественно-политическая система» (с. 21 - 22).

Вообще, данный этап в описании Кагарлицкого представлен всего лишь набором банальных штампов, где «новолевых», а где и откровенно либеральных. Для примера можно рассмотреть утверждение о «”классическом” тоталитарном режиме» (с. 15). Разве не странно для крупного левого теоретика повторять пропаганду времен Холодной войны, замешанную на псевдонаучных теориях Ханны Арендт, Збигнева Бжезинского и Карла Фридриха? Понятно, что как идеологический конструкт термин «тоталитаризм» был вполне удачен, так как давал пропагандистскому аппарату империализма возможность уйти от рассмотрения экономической природы разных систем и объединить под одной вывеской двух противников в страшнейшей из войн, один из которых был вполне органичным порождением капиталистической системы. Но как можно использовать этот термин как аналитическое понятие и при этом претендовать на звание марксиста - это действительно непостижимо. Поступая таким образом, подобные левые теоретики объективно (и нередко, вполне сознательно) выступают верными союзниками буржуазии в ее «крестовом походе» против коммунизма.