Биография Л Н Толстого (Том 4)

"Любезный брат Гермоген. Прочел твои отзывы обо мне в печати и очень огорчился за тебя и за твоих единоверцев, признающих тебя своим руководителем. Допустим, что я в заблуждении, и что, как ты говоришь, я своим заблуждением совратил многих людей с пути истины на путь погибели. Я - заблудший, я - вредный человек, но ведь я - человек и брат тебе. Если ты жалеешь тех, кого я погубил своим лживым учением, то как же не пожалеть того, кто, будучи виновником погибели других, сам наверно погибнет. Ведь я - тот человек и брат тебе. Понятно, что ты как христианин, обладающий истиной, можешь и должен обратиться ко мне со словом увещания, укоризны, любовного наставления, но единственное чувство, которое тебе, как христианину, свойственно иметь ко мне - это чувство жалости, но никак уж не то чувство, которые руководило в твоих обличениях. Не буду говорить о том, кто из нас прав в различном понимании учения Христа. Это знает только бог. Но одно несомненно, в чем и ты, любезный брат, в спокойные минуты не можешь не согласиться,- это то, что основной закон Христа и бога есть закон любви.

И вот, следуя этому закону, обращаюсь к тебе, как брат к брату, как старший брат к младшему, с любовным словом укоризны и увещания.

Нехорошо поступил ты, любезный брат, отдаваясь недоброму чувству раздражения.

Нехорошо это для всякого человека-христианина, но вдвойне нехорошо для руководителей людей, исповедующих христианство. Пишу тебе с тем, чтобы просить тебя потушить в себе недоброе чувство ко мне, не имеющему против тебя никакого другого чувства, кроме любви и сожаления к заблуждающемуся брату, и восстановить в себе свойственное людям чувство любви друг к другу. Если словами этими я огорчил тебя, то прости меня. Я ничего не желаю, кроме добра тебе. Буду очень благодарен, если ответишь мне.

Любящий тебя брат Лев Толстой".

Но он не решился прямо послать это письмо адресату, а отослал своей сестре монахине Марье Николаевне при следующем письме:

"Прочел, милый друг и сестра Машенька, твое письмо к Душану. Оно очень, почти до слез, тронуло меня и твоей любовью, и тем истинным религиозным чувством, которым оно проникнуто. Посылаю тебе письмо к Гермогену. Пожалуйста, не выпускай его из рук, дай у себя прочесть, если найдешь нужным, но не давай списывать. Я не послал письмо потому, что оно не стоит того, а главное, оттого, что le beau role слишком на моей стороне.

Как будто я хвалюсь своим смирением. Целую тебя, милый друг.

Очень любящий тебя брат Левочка".

Страничка дневника того времени снова указывает нам на глубокую внутреннюю работу, совершавшуюся во Л. Н-че, и на тот руководящий принцип, которым была проникнута вся его моральная жизнь.

"3 декабря. Очень хорошее душевное состояние. Много спал. Начал с того, что увидал в себе всю свою мерзость, преобладание славы людской над настоящими требованиями жизни. Увидал это (что и давно чуял) и при тяжелом чувстве от письма какой-то женщины, упрекающей меня за письмо, и по тому, с каким интересом, читая газеты, искал глазами слово "Толстой". Как еще я далек от чуть-чуть порядочного, как плохо! Сейчас пишу это и спрашиваю себя: и это пишу я не для тех ли, кто будет читать этот дневник? Пожалуй, отчасти да, работать надо над собой; теперь, в 80 лет, делать то самое, что я делал с особенной энергией, когда мне было 14-15 лет: совершенствоваться, только с той разницей, что тогда идеалы совершенства были другие: и мускулы и вообще то, что нужно для успеха среди людей. Ах, если бы приучиться всю, всю энергию класть на служение богу, на приближение к нему! А приближение к нему невозможно без служения людям. А если бы я жил в пустыне и умирал никому неизвестный, я все-таки наверное знаю, что мое совершенствование, приближение к нему - нужно. Помоги, помоги мне жить тобою. Пишу это, и слезы выступают. Хорошо".

Как и говорит Л. Н-ч в своем дневнике, что приближение к богу, т. е. совершенствование, невозможно без служения людям, он находил время служить людям самым напряженным способом, спасая многих от моральных и физических страданий.

Друг Л. Н-ча и единомышленник Б. А. Молочников в письме ко мне из тюрьмы, где он сидел в это время за распространение произведений Л. Н-ча, передал следующий рассказ о том, как Л. Н-ч избавил от бессмысленных и нелепых страданий нескольких человек, обреченных одуревшею властью на долговременное мучение.

"Я уже сидел в Новгородской тюрьме (с 30 июня 1908), и одновременно со мной томились в той же тюрьме 14 крестьян Крестецкого уезда, Папортнико-Островской волости. Их схватили по подозрению в организации деревенского "братства земли и воли". Доказательств не было, и потому без предъявления им обвинения они числились, как говорят в тюрьме, "за губернатором".

Были уверены, что их административно сошлют. Впрочем, о них и забыли, вероятно. Все были размещены по разным камерам. Старуха 60 лет, ее сын и 20-летний внук - рассажены так, что, находясь в одной тюрьме, не могли ни видеться, ни говорить.

Все вырваны из семейных гнезд, сидели уже месяца и не ведали конца.