Биография Л Н Толстого (Том 4)

В людях уменьшилась любовь... Причины всех бедствий, переживаемых теперь Россией, лежат гораздо глубже, чем думают это многие современные реформаторы".

Таковы были мысли Л. Н-ча за 10 лет до переворота.

Заглянув снова в дневник Л. Н-ча, мы находим там новые глубокие мысли о молитве, соответствующие его тогдашнему религиозному настроению:

"Молитва моя по утрам почтя всегда полезна. Часто повторяя некоторые слова, не соединяю с ними чувства; но большею частью то одно, то другое из мест молитвы захватит и вызовет доброе чувство: иногда преданность воле бога, иногда любовь, иногда самоотречение, иногда прощение, неосуждение. Всегда всем советую.

Иногда молюсь в неурочное время самым простым образом, говорю: "Господи помилуй", крещусь рукой, молюсь не мыслью, а одним чувством сознания своей зависимости от бога. Советовать никому не стану, но для меня это хорошо. Сейчас так вздохнул молитвенно".

А вот его новые "еретические" мысли по столь излюбленному интеллигенцией вопросу о печати:

"Вчера пришла поразившая меня мысль о том, что письмо, а тем более печать были главной причиной извращения истинной веры, раскрытой великими основателями религий: отношения человека к богу и вытекающих из этого отношения обязанностей.

Все большие религии распространялись устно. И мне кажется, что только так и может распространяться истинная религия. И не столько устно, сколько - не письмом, не печатью, а жизнью и частью жизни - устной проповедью.

Не говоря о том, что при таком распространении не может быть закрепления слов и потом лжетолкования их (как послания Павла, больше всего извратившие христианство) - при распространении жизнью и устной проверке истины - всегда в жизни проповедника, всякая ошибка в слове, выражении проходит бесследно; остается его искренность, и она только служит истинным проводником. Я как-то почти шутя сказал, что книгопечатание было самым могущественным средством распространения невежества, и это не шутка, а ужасная и печальная истина. Мы знаем, к чему ведет болтовня в жизни, болтовня языком. Такая же, худшая болтовня происходит теперь в печати. Наше общество со своими журналами, газетами, книгами, лекциями совершенно подобно ошалевшей толпе, в которой все говорят и никто не слушает. Но это я говорю о всяких самых различных предметах, которыми занята печать, от политики до стихов и драм. В деле же религии несомненно, что письмо и особенно печать препятствуют более всего правильному распространению религиозных истин и содействуют извращению и затемнению их. Предмет этот очень важный и стоит того, чтобы возвратиться к нему и еще обдумать его".

В эту же осень жизнь яснополянского дома была встревожена тяжкой болезнью Софьи Андреевны.

Вот как рассказывает об этом Илья Львович в своих воспоминаниях:

"Очень тяжелые минуты пережил мой отец во время опасной болезни мама осенью 1906 года.

Узнав о ее болезни, все мы, дети, съехались в Ясную Поляну. Мама лежала уже несколько дней в постели и страшно мучилась невозможными болями живота.

Приехавший по нашему вызову профессор В. Ф. Снегирев определил распадающуюся внутреннюю опухоль и предложил сделать операцию.

Для большей уверенности в своем диагнозе и для консультации он попросил вызвать из Петербурга профессора Феноменова, но болезнь мама пошла такими быстрыми шагами, что на третий день, рано утром, Снегирев разбудил всех нас и сказал, что он решил не ждать Феноменова, потому что если не сделать операцию сейчас же, то мама умрет.

С этими словами он пошел и к отцу.

Папа совершенно не верил в пользу операции, думая, что мама умирает, и молитвенно готовился к ее смерти.

Он считал, что "приблизилась великая и торжественная минута смерти, что надо подчиниться воле Божией, и что всякое вмешательство врачей нарушает величие и торжественность великого акта смерти".

Когда доктор определенно спросил его, согласен ли он на операцию, он ответил, что пускай решают сама мама и дети, а что он устраняется и ни за, ни против говорить не будет.

Во время самой операции он ушел в "Чепыж" и там ходил один и молился.

- Если будет удачная операция, позвоните мне в колокол два раза, а если нет, то... нет, лучше не звоните совсем, я сам приду,- сказал он, передумав, и тихо пошел к лесу.

Через полчаса, когда операция кончилась, мы с сестрой Машей бегом побежали искать папа.

Он шел нам навстречу, испуганный и бледный.

- Благополучно, благополучно! - закричали мы, увидав его на опушке.

- Хорошо, идите, я сейчас приду,- сказал он сдавленным от волнения голосом и повернул опять в лес.

После пробуждения мама от наркоза он вошел к ней и вышел из ее комнаты в подавленном и возмущенном состоянии.

- Боже мой, что за ужас! Человеку умереть спокойно не дадут. Лежит женщина с разрезанным животом, привязана к кровати, без подушки... и стонет больше, чем до операции. Это пытка какая-то.

Только через несколько дней, когда здоровье матери восстановилось совсем, отец успокоился и перестал осуждать докторов за их вмешательство".