Биография в нескольких словах

Осмотрев дверь Шнайдер расхохотался, Судьбе определённо нельзя было отказать во вкусе и чувстве юмора: дверь была выполнена из металла – рядовая, дешевая, надёжная и замок был установлен самый дрянной, не более как финтифлюшка от честных людей. Подобные замки Шнайдер открывал "ногтем", но…

"Саквояж!" – выдохнул. События последнего часа пролетели перед глазами в ускоренном темпе: супермаркет, остроносая девчонка, кровавоглазый Глов, Коровин, стамеска, саквояж с инструментами. "Он остался у левой ножки кровати".

Саднило горло, болело сильно, во всю глубину плоти, такая боль свидетельствовала о значительных увечьях. Вместе с болью вернулась способность мыслить, удивительным образом обострились инстинкты. Шнайдер метнулся по склепу, надеясь хоть что-нибудь отыскать. Чтобы открыть замок ему требовалось немного: пара скрепок и вороток… отрез уголка полуметровой длины… или добротные хирургические ножницы… пассатижи… отвёртка… увесистый молоток… хоть что-нибудь.

Ни-че-го!

"Боже мой!" – Шнайдер вперился в фотографию Эйнштейна и в первый раз в жизни заговорил с самим собой:

– Погиб ты, кажется, – так он сказал.

Через оконце пробивался мутный свет, день неумолимо клонился к закату. Шнайдер приподнялся на носочках и ударил в оконце кулаком – толстое бутылочное стекло не выказало сочувствия.

"Не терять голову, – приказал, – и не расслабляться. Спасение придёт… неизбежно".

Труп необходимо было убрать из прохода (бог знает для чего), Шнайдер опять ухватил его под руки и обнаружил… что Глов жив. Жив! Глов открыл глаза и потянулся к убийце. Шнайдер отпрыгнул и замер остолбенело. Только теперь он обратил внимание, что из раны покойника сочится кровь: "Значит, сердце бьётся!"

Перевязочного материала не оказалось вовсе, Шнайдер разделся, снял через голову пуловер, рассмотрел его на просвет – "Не пригоден!", – стянул рубашку и майку, расчленил их на полосы. Приподнял туловище Глова, срывая пуговицы и чертыхаясь, сдёрнул и его рубашку. Действовал быстро и зло, точно состязался с кем-то, вскрывая премиальный замок. Когда голова Глова ударилась о каменный пол, опомнился – звук получился… словами не описать: гулкий, сдобный, жуткий. Почувствовал, что его сейчас стошнит, и нет на белом свете силы, способной позыву противостоять.

– Слабак.

– Что? – Стирая с губ блевотину, Шнайдер повернулся. – Что ты сказал?

Глов замолчал. Смотрел в потолок и в глазах его… страх, испуг, непонимание, опять испуг – всё застыло и перемешалось. Такой взгляд бывает у коровы, которую незаслуженно и чрезвычайно сильно стегнули кнутом.

Из своей одежды Шнайдер приготовил бандаж, мокрую рубаху Глова использовал, как тампон: сложил её в несколько раз, прижал к ране. Помогло это слабо, по коже змеилась кровь. "Криво приладил", – убийца ещё раз перетянул рану и опять увидел, что справился плохо. Сделал ещё одну попытку, и опять неловко.

"Хоть бы ты уже…"

Вместе с крамольной мыслью навалилась усталость, силы окончились, организм отказывался бороться, согласился на поражение. Шнайдер подтянул колени, обхватил их руками, почувствовал "могильный холод" – определение пафосное, бездарное, сложно вообразимое, однако вполне подходящее.

"Хоть бы ты уже издох, – кончил мысль. – Нам обоим стало бы легче".

Глов лежал на письменном столе. Оставлять его на полу убийца счёл невозможным, тем более что рубашка хозяина была задействована в перевязке. Шнайдер взгромоздил Глова на стол, под голову ему подсунул пакет стирального порошка. Цинично-механически подумал, что стиральный порошок прекрасно заменяет подушку "для трупа".

Через час Глов "заговорил" – звук тихий, метрический, пробирающий до костей.

"И-и-ик! И-и-ик!" – он наполнил помещение.

Шнайдер поднялся с пола, взъерошил волосы и огляделся, точно увидел комнату впервые, попытался застегнуть рубашку и, поскольку той не оказалось на теле, воскликнул: "Но пуловер, господа! Пуловер-то я мог надеть!"

"И-и-ик! И-и-ик!"

Шнайдер не имел медицинского образования, его знания из фармацевтики и хирургии были самыми ничтожными.

– Послушай… чем я могу помочь? – выговорил убийца. – Я не хотел убивать, не хотел, правда… и я не сделал бы того, что я совершил во второй раз. Клянусь. Мне так паскудно на душе, что лучше бы это я лежал на столе… веришь? Я, вместо тебя! А ты, мерзавец, звонил бы теперь в полицию, медикам, своим блядски-дорогим адвокатам.

"И-и-ик! И-и-ик".

– Я не хотел убивать! не хотел! – обхватил руками голову. – Прекрати меня наказывать! Будь милосерден, ради святых!

"И-и-ик! И-и-ик".

Вероятно Глов силился что-то сказать (такое возможно предположить)… или звук формировался случайно, параллельно с процессами жизнедеятельности: один из ударов стамеской пробил лёгкое – "Ведь там лёгкое?" – из узкой полоски надувались кровавые пузыри.