Биологический материал

Мне пришлось прокашляться перед тем, как ответить:

— Нет. То есть да. Медсестра с четырьмя детьми.

Арнольд наклонился и взял со столика рядом с креслом папку. Из нее он достал фотографию и протянул мне:

— Конечно, не она одна обязана своей жизнью Майкен. Другие люди получили ее сердце, легкие, почки — по-моему, у нее оставалась только одна печень. А другие органы будут храниться в банке на экстренный случай. Одно тело может спасти жизни восьми человек. Органы хранятся в банке, пока кому-то не понадобится пересадка и у донора и реципиента совпадут группы крови. Разумеется, все операции по пересадке выполняются высокопрофессиональными специалистами. А это, — указал он, — реципиент поджелудочной железы Майкен.

Он откинулся на спинку кресла.

На фотографии я увидела женщину с четырьмя детьми дошкольного возраста, двое из которых были близнецами. Женщина выглядела усталой и изможденной, намного старше своих лет. Оплывшее лицо ее выдавало болезнь.

— Это мать-одиночка, — пояснил Арнольд, — ее партнер, отец детей, погиб в результате несчастного случая два года назад. У нее нет ни братьев, ни сестер, ее престарелая мать страдает старческим маразмом и требует постоянного ухода. Фотография сделана недавно. Старшей девочке шесть лет, близнецам только что исполнилось четыре, а младший еще не родился, когда погиб отец. У женщины диабет в первой степени. Не наследственный. Я не очень разбираюсь в деталях, но у поджелудочной железы две функции в организме: она производит естественный инсулин, а также другие вещества, необходимые для нормального пищеварения. У этой женщины всегда были проблемы с инсулином, а последнее время начались проблемы и с пищеварением тоже. Она не может ни пить, ни есть, как нормальные люди, и получает питательные вещества через капельницу. У тебя нет детей, и тебе сложно представить, каково это заботиться в одиночку о четырех детях, когда у тебя на руках еще престарелая мать, когда к тебе постоянно прикреплена капельница, то и дело тебе делают уколы и заставляют глотать таблетки.

Вообще-то я была вполне в состоянии все это себе представить. Более того, я была бы рада оказаться на ее месте, точнее, поменяться с ней местами. С ней, с этой прежде времени состарившейся, уродливой, больной женщиной. И я скучала по моей маме. Мне было бы плевать, стань она старой и беспомощной, только бы она была жива. Я бы с удовольствием до изнеможения заботилась бы о ней и о четырех детях, волоча за собой капельницу, потому что какая бы это ни была жизнь, но это была жизнь. Даже если кому-то она и показалась бы адом. Арнольд тем временем продолжал:

— И самое важное: без пересадки ей недолго бы осталось. Речь шла о месяцах, в лучшем случае — о годе. Теперь у нее есть все шансы увидеть, как вырастут ее дети. Вряд ли она проживет долгую жизнь, но она успеет выполнить свой долг родителя перед детьми. И все это благодаря поджелудочной железе человека, у которого не было никого, ради кого стоило жить.

Я ничего не сказала. Только смотрела на фотографию. Старшая девочка в очках улыбалась в камеру открытой радостной улыбкой. Открытой еще и потому, что несколько молочных зубов уже выпали. Близнецы выглядели хмурыми, они сидели по разные стороны от старшей сестры, но склонив головы друг к другу, словно между ними была таинственная магнетическая связь. Младший сидел у мамы на коленях, маша ручонкой в воздухе — наверно, его попросили помахать в камеру — и пытаясь доверчиво заглянуть маме в глаза. Сколько любви и беспомощности было в этой картине. Женщина устало улыбалась в камеру. Казалось, ей было трудно удерживать голову прямо.

Я долго смотрела на фотографию, не в силах отвести от нее взгляда. Что-то удерживало меня, что-то в старшей девочке, ее радостная улыбка, ее взгляд из-под очков: взгляд ясный и уверенный, какой бывает только у детей пяти-семи лет, когда им кажется, что они — хозяева мира. Потом эта уверенность исчезает под давлением взрослых медленно, но верно, пока от нее не останутся лишь жалкие осколки.

Арнольд прочистил горло:

— О чем ты думаешь, когда смотришь на эту фотографию?

— Об этой девочке.

— Девочке?

— Мне бы хотелось, чтобы у меня была девочка, — ответила я едва слышно — не знаю, услышал ли он меня.

Но он не попросил повторить.

Сеанс подошел к концу. Я в последний раз посмотрела на девочку и вернула фотографию Арнольду. Встав, я подошла к двери, но, взявшись за ручку, повернулась и спросила:

— Майкен видела эту фотографию?

— Конечно.

— А она — реципиент — знает о Майкен?

— Нет.

— Почему?

Арнольд всплеснул руками:

— Так положено. Это против этики.

— Конечно, — кивнула я, попрощалась и вышла из кабинета.

8

Пока шла выставка Майкен, я каждый день приходила туда и подолгу стояла перед картинами. Я заходила в темный грот, где вода капала в углубление в камне. Это стало своего рода ритуалом, как посещение кладбища или алтаря для жертвоприношений. В память о Майкен.