Бирит-нарим

Пророческий дар? Вот свойство их линии крови?.. Так же как я могу менять мысли и чувства других, она может видеть будущее?

— Мама тоже знает об этом, — продолжала Тини. — Она боится. Но меня с раннего детства растила не она, а мудрые люди, и я не боюсь смерти.

Листья пальм едва приметно качались на ветру, синяя гладь моря смыкалась с небом, воздух был полон запахами трав.

— А ты скажи ему, — заговорила Тини, — что вам не победить. Их слишком много, а вас слишком мало. Тебе не выстоять против захватчиков, они заполонят всю землю.

— Нет, ты ошиблась, — ответил Лабарту и улыбнулся. — Я из Аккаде, но я никогда не воюю. Ты ошиблась.

Ты еще очень молода, вот что он хотел добавить. Дар твой слабый, и ты не видишь ясно. Ты будешь жить долго, многие сотни лет.

Хотел сказать, но сдержался.

— Да? — Тини нахмурилась. В голосе сквозило недоумение. — Но я чувствовала окровавленный меч в твоей руке и жажду битвы — в твоем сердце.

— Нет, — повторил Лабарту. — Жажда битвы — не для меня. Но скажи… Внизу, на площади, безумная жрица Энки предсказывает, что вот-вот начнется новый потоп. Видишь ли ты эту беду?

— Потопа не будет, — сказала девочка и поднялась на ноги. — Как можно предсказывать такую глупость? Год будет хорошим и урожайным и здесь, на Дильмуне, и в стране черноголовых. Потопа не будет.

3.

Одинокий светильник горел в углу, освещая узкую комнату. Город заполонили торговцы из Шумера, Магана и Мелуххи, и из других стран, названия которых и выговорить-то сложно. В гостевом доме едва нашлось место для Лабарту и Син-Намму, рабы же и гребцы ночевали во дворе и на пристани.

И лишь Нидинту все еще сидела в комнате, расчесывала волосы Лабарту.

Гребень скользил с трудом. Соленый ветер спутал длинные пряди, и Лабарту не мог вспомнить, когда причесывался в последний раз. В Лагаше? Или позже, уже в море?

— Как бы я хотела, чтобы у меня были такие волосы! — тихо проговорила Нидинту. Движения ее были медленны и осторожны — боялась, должно быть, случайно вырвать волосы, причинить боль. — Длинные, черные и волнистые…

— У моей матери были такие волосы, — отозвался Лабарту. — Говорили, что я очень похож на нее.

— Значит, она была очень красивой, — сказала Нидинту, и в голосе ее сквозила улыбка. — Наверное, только красивых женщин превращают в экимму. Если бы я была такой же, мой прежний господин, Илку…

Она замолкла и замерла. Лабарту обернулся.

Нидинту сидела, закрывая рот ладонью, словно в надежде вернуть вырвавшиеся слова. В глазах ее, огромных и темных, бился страх, и в такт ему колотилось сердце, так громко, что казалось — сейчас выскочит из груди.

Она хотела стать экимму. Хотела, чтобы Илку оживил ее своей кровью.

Лабарту отвернулся, и Нидинту, помедлив мгновение, вновь начала расчесывать его волосы.

Жертвы… Нужны лишь для того, чтобы поить нас своей кровью, но не успеешь оглянуться — а в твоем сердце уже нашлось место для них, жалеешь их и о них заботишься. А потом приходит жажда, и ты не можешь сдержаться и убиваешь их. Вот почему я не держу жертв, Илку. Вот почему.

— У Илку нет детей сердца, — сказал он. — Думаешь, в красоте тут дело?

— Я…, - начала было Нидинту, но Лабарту оборвал ее.

— Если бы дело было в красоте, экимму было бы не меньше, чем людей.

Хотел продолжить, но осекся. Что сказать ей? Неужели рассказать то, что сам Илку рассказал ему как-то утром, на рассвете, после охоты?

В ту ночь они убили молодого воина, возвращавшегося с царского пира. Он был пьян, и они запьянели от его крови. Лабарту спросил, а Илку стал отвечать и, начав говорить, не смог остановиться.

Его обратили по любви. Женщина, оживившая его своей кровью, не желала делить ложе ни с кем, кроме него. Илку был с ней постоянно, не отлучался ни на час. «Не знаю, любил ли ее, — так он сказал. — Но без нее мне было тяжело и тоскливо, а рядом с ней я был счастлив». Но прошло чуть меньше ста лет, и она столь же сильно полюбила другого и обратила его. И Илку стал ей не нужен. «Нет, она не лишила меня своей защиты», — Лабарту еще не успел задать вопрос, а Илку на него уже ответил. — «Я жил неподалеку, но… Я остался ее обращенным, но больше не был ее возлюбленным».

Знала ли об этом Нидинту? А если не знала… то зачем рассказывать об этом?

Нидинту отложила гребень и улыбнулась, глядя на Лабарту. Тот тряхнул головой — волосы свободным потоком рассыпались по спине.

— Ты возьмешь мою кровь? — спросила Нидинту. И куда делся ее страх? — Я знаю, что она нужна тебе часто, Илку каждый вечер…

Я пил твою кровь недавно, ты еще слаба. Если выпью сейчас — выживешь ли?

— Я не Илку, — сказал Лабарту. — А ты слишком разговорчива для рабыни. Иди.

Нидинту поспешно вскочила, поклонилась и выскочила за дверь.

И только теперь Лабарту понял, как устал. Он добрался до постели и лег, не раздеваясь. Сон уже тянул в глубину, цветные образы кружились, увлекая в свой хоровод.