Бирюзовые серьги богини (СИ)

Амина поняла ее. Снова приподнялась, пытаясь разглядеть лицо мужа.

— Совсем сдал… что же делать? Надо снег убрать, надо огонь разжечь…

Бахтигуль хлопнула себя по груди, с вопросом глядя на мать.

— Да, да, дочка, понимаю, но ты не сможешь, мала еще…

Девочка вскочила на ноги, выпрямилась, показывая, какая она большая, и протянула к матери руки, стуча кулачками друг о друга.

— Ладно, попробуй, может и получится, а то у меня совсем сил не осталось.

Старуха достала из-под изголовья два камня, протянула дочке.

Не сразу, но все же Бахтигуль разожгла костер в углублении посередине пещеры, собрав в него последние дрова. Водрузила сверху котел, и горстями засыпала в него снег, лежавший горкой у входа. Воды вышло мало, но девочка положила в нее пучок травы, который дала мать, и вскоре от котла потянулся ароматный шлейф летних запахов.

Бахтигуль согрелась у огня. Она сидела около котла на корточках, протягивая к ярким языкам пламени ручки, а потом прижимая их то к ушам, то к щекам. Старуха наблюдала за девочкой, и щемящая боль сжимала ее уставшее сердце. Еще совсем малышка, пяти весен от роду, разве сможет она одна выжить в горах, если они оба умрут?! Амина, в который раз собрав все силы, встала. Бахтигуль подбежала к ней, обняла за колени, подняла на мать глазки, в которых сияла искренняя радость. Амина погладила дочку по головке. Ощутив ладонью спутавшиеся пряди, подумала: «Надо бы причесать». Но гребень куда-то подевался, а искать его не было сил.

— Шапку надень, где твоя шапка?

Бахтигуль недоуменно подняла плечи, отмахнулась, показала на огонь.

— Согрелась? Хорошо.

Но костер уже не играл лепестками огня. Его свет угасал. А дров больше не было.

Тяжелая зима выдалась. Столько снега намело, такие морозы трещали, что людям пришлось очень туго. Старик давно перестал охотиться, выходил за дровами, да тоже давно. Всех своих животных люди съели. Не осталось и запасов сырных шариков, которые и просто пососать можно было, и суп сварить. Амина страдала, не находя выхода. И страдала она, переживая за дочку. «Что мы? Старики! А как же ей выжить?.. Цветочек мой…»

Бахтигуль протянула матери чашку отвара. Девочка всегда улыбалась. А вот говорить не научилась. И подросла уже, а все ни одного слова не сказала, только мычит, да поет что-то свое, не разобрать.

Горячий отвар согрел грудь, Амина прокашлялась, сама налила отвара для старика, напоила его. Он, хоть и ожил немного, но подняться не мог, а дочка со всей силы теребила шкуру у входа, стараясь столкнуть снег, подпирающий ее снаружи. Как-то удалось ей очистить один угол, и она радостно заверещала.

— Молодец, иди погрейся, я сама схожу за дровами.

Амина надела меховой халат мужа поверх своего, натянула рукавицы и попыталась протиснуться в щель между камнем и шкурой. Не получилось. Узка оказалась щель. Да и сумрачно было за ней. «Вечер ли, утро?..» — думала Амина и боялась выходить. Мало ли какой хищный зверь притаился снаружи, только того и ожидая?! Пока старуха размышляла, Бахтигуль, подражая матери, натянула на себя все, что смогла и мышкой выскользнула из пещеры. Амина только ахнула, как дочки и след простыл.

Прильнув к щели, старуха вглядывалась в серую мглу, прислушивалась к звукам. Вот она услышала возглас Бахтигуль. Трудно понять — радостный ли, испуганный, — и Амина закричала:

— Бахтигуль, дочка, вернись! Вернись…

Старик завозился под кошмой, попытался встать. Но только уронил меховое одеяло.

А Бахтигуль вернулась, прижав к груди свежую ляжку горного козла. Амина сама замычала, показывая рукой на мясо, не веря своим глазам.

Девочка положила ляжку между горячими угольями и потом жестами рассказала, как она вышла и увидела перед собой зверя — она изобразила уши, порычала, показав какой длинный нос у зверя, какого он роста, и старуха поняла, что это был волк.

— Ирек, слышишь, Ирек, волчица мясо принесла, ай-я-яй, как же она помнит, как знает… Ой, спасибо тебе, мать-волчица, ой, спасибо! — причитала Амина, а пещера наполнялась аппетитным запахом.

Долго жевали старики почти сырое мясо, но и того, что они смогли проглотить, хватило восстановить силы. Наказав дочери сидеть в пещере и носа за ее пределы не высовывать, они вдвоем, дождавшись светлого дня, ушли за дровами.

Бахтигуль прибрала постель, встряхнув, как могла, тяжелые меха и кошмы, красиво поставила котел с чашками и села у входа, приоткрыв уголок полога, чтобы было видно жизнь снаружи.

Кругом, сколько хватало глаз, землю устилало белое покрывало. Арча склонила к земле тяжелую голову с толстой снеговой шапкой. Изредка в белесом небе пролетал ворон, нарушая карканьем тишину в царстве зимы. Даже говор реки не был слышен. Бахтигуль замерзла, но уходить внутрь пещеры не хотела. Она подоткнула под ноги кусок меха, которым укуталась, засунула руки подмышки и, вжав голову в плечи, чтобы меньше дуло в горло, вглядывалась вдаль, ища взглядом что-нибудь интересное.