Биробиджан - земля обетованная

А гневаться было из-за чего: полной жизни национальной грезе предложили раствориться в свалившейся как снег на голову новой, интернациональной, среди носителей коей приговоренная к исчезновению греза прежде всего различала чужаков, которые в ее системе фантомов веками считались презренными и враждебными. Ее же, кстати сказать, никто презренной не считал — ее считали опасной, а то, что вызывает страх, презирать невозможно. Для народа же самым тяжким испытанием является не всеобщая ненависть, а именно презрение — и его, похоже, русские евреи в годы своего квазиуспеха (успеха для индивидов, не для народа) вкусили от пуза. И напрасно как Солженицын, так и Ларин перечисляют один всяческие еврейские превышения среднего уровня, а другой еврейские сближения с оным, — это ничего не говорит, да и не может, как любил выражаться Ильич, ничего сказать ни о национальном подъеме, ни о национальном упадке: ответы на эти вопросы лежат не в цифрах внешнего мира, а в чувствах мира внутреннего. И вот об этом-то, о самом главном, Солженицын не говорит ничего, а Ларин почти ничего: как положено марксисту, он касается самого главного — мира человеческих чувств, мира грез и фантазий — только случайно. Но когда касается — этот мир то и дело оказывается враждебным по отношению к еврейскому народу.

Не к отдельным, пускай сколь угодно многочисленным прагматикам, которых хоть горшком назови, только дай должность и квартиру, — но именно к народу, для которого то, как его называют, может быть, и есть самое главное. А называли евреев — пускай бы ненавидящими, но нет — презрительными кличками. Что совершенный пустяк для прагматика-индивидуалиста и совершенно непереносимое страдание для патриота-коллективиста.

И нельзя сказать, что компартия этим была вовсе не озабочена, нет, она понимала, что евреев ненавидят прежде всего как первых ласточек всего нового уклада. Осенью 26-го Агитпроп после специального совещания отправил в Секретариат ЦК аналитическую записку, где говорилось в том числе следующее: «Представление о том, что советская власть мирволит к евреям, что она „жидовская власть“, что из-за евреев безработица и жилищная нужда, нехватка мест в вузах и рост розничных цен, спекуляция — это представление широко прививается всеми враждебными элементами трудовым массам. Разговоры о „еврейском засилье“… о необходимости устроить еще одну революцию против „жидов“ — эти разговоры встречаются сплошь и рядом. События внутрипартийной борьбы воспринимаются некоторыми коммунистами и всей обывательщиной как национальная борьба на верхах партии. В распространении антисемитизма видна направляющая рука монархических группировок, ставящих борьбу с „жидовской властью“ краеугольным камнем почти всех листовок и прокламаций… Не встречая никакого сопротивления, антисемитская волна грозит в самом недалеком будущем предстать пред нами в виде серьезного политического вопроса».

Наверняка все так и было — сомнительна только монархическая направляющая рука: любой великий фантом, дарящий миллионам людей чувство причастности к чему-то грандиозному и бессмертному, и без всякой направляющей руки оказывает отчаянное сопротивление при попытке радикальной его трансформации, граничащей с уничтожением. Антисемитизм — инстинкт самосохранения народа, примитивный и неразборчивый, как все инстинкты, бросающийся истреблять поверхностные проявления опасной новизны, не замечая, что они лишь орудия главной «закулисы» — фантома-соперника, который все равно не исчезнет, если даже перебить всех евреев до единого. Интернациональный коммунистический фантом уже давно разрастался и бродил по Европе, и погибнуть, как все великие фантомы, он тоже мог уж никак не от ненависти, а только от равнодушия и презрения к нему.

Большевики развернули довольно активную борьбу с антисемитизмом, справедливо усматривая в нем, повторяю, лишь боевое острие мощного оружия, направленного на всю их грезу, которую сами они принимали за идею. Они и разворачивали диспуты, и стыдили (сам Горький называл антисемитизм религией дураков), и выгоняли из партии, доходили и до репрессий… Которые любви к евреям, разумеется, не прибавляли. Да и кто кого, между нами говоря, особенно любит? Любим мы только собственные выдумки, а реальность — лишь в той степени, в какой ее удается преобразить фантазией, вокруг песчинки факта нарастить светлую или черную жемчужину мечты.