Бирон

— Да! — рявкнул Ягужинский. — Я лично ничего не имею против этого, но только при одном условии: ее власть ни на одну йоту не должна быть ограничена. Помилуйте! Разве нам не понятно, для чего Голицын, другие и их присные домогаются этого? Ведь только для того, чтобы захватить тогда всю власть в свои руки. Виноват, вы ответите или… чихнете опять на этот вопрос, ваше превосходительство?

И Ягужинский впился пытливым взором в лицо великого дипломата.

Остерман вынул цветной шелковый платок и, высморкавшись, произнес:

— Слава Богу, теперь насморку легче, любезный господин Ягужинский. Да, я отвечу вам: они не желают, чтобы продолжалось так, как шло прежде. А поэтому необходимо выбрать Анну Иоанновну.

— С ограничением? — вскочил как ужаленный Ягужинский.

— С самым суровым, добавьте. Пусть они свяжут ее по рукам и по ногам своими «конъюнктурами» и «кондициями». Пусть! И я вам советую не противиться этому.

— Как? — вскочил с кресла Ягужинский. — Это что же: из огня попасть в полымя?

Остерман, пожав плечами, возразил:

— Вы ошибаетесь. Это значит раз навсегда отделаться от них.

— Как так?

— Очень просто. Ограниченное самодержавие — еще непонятная для русских, для России штука. Когда это совершится, когда императрицу почти насильно свяжут ограничительной грамотой, — вот тогда только наступит время вашего активного вмешательства в расстройство планов Дмитрия Голицына и его присных. Вы поняли меня?

Ягужинский отрицательно покачал головой.

— Очень уж вы мудрено, господа дипломаты, объясняетесь! — с досадой вырвалось у него.

— А между тем нет ничего более легкого, как понять эту премудрость. Вы лично ничего не имеете против избрания императрицей Анны Иоанновны?

— Ровно ничего.

— Так вот вы и не мешайте, чтобы ее выбрали…

— А дальше-то что будет? — затопал ногами пылкий Ягужинский.

— Понюхайте, это успокаивает нервы, — с тонкой усмешкой опять протянул Остерман табакерку. — Вы спрашиваете, что тогда будет? Да то самое, чего вы добиваетесь:, абсолютное самодержавие, которое сосредоточится в руках Анны Иоанновны. Я вижу опять облако изумления на вашем лице? Как же вы, Ягужинский, не понимаете? Ведь императрицу с ограниченной властью, вернее — совсем безвластную, выберут… кто? — одни верховники, в числе коих состою и я. Прекрасно! Но, скажите, разве вся Россия состоит только из членов Верховного тайного совета? А о народе, о духовенстве, о «шляхетстве»[26] — дворянстве — и, главное, о войске вы забыли? Задавались ли вы вопросом: как они взглянут на действия верховников?..

Теперь Ягужинский начал кое-что понимать. Он сел против Остермана и, не спуская взора с его лица, произнес:

— Так, так! Как будто я начинаю понимать вас!

— Давно бы пора! Итак, императрицу ограничили. Тогда вы и другие обращаетесь ко всем сословиям России и, повторяю, главное — к войску: «Братцы, караул! Смотрите, православные, что поделали с нашей царицей эти жадные, корыстолюбивые бояре-князья! Они, дав ей корону, лишили ее власти, исконного самодержавия. Неужели вам любо, чтобы вами правили они, а не помазанница Божия — государыня? Ведь они только о своем кармане будут думать, тогда как самодержавная императрица — наша матушка, настоящая печальница о всей православной Руси». И когда вы скажете это всей России — все «ограничения» падут сами собой.

Ягужинский вскочил и заорал громовым голосом:

— Ура! Теперь я понимаю ваш гениальный план, Остерман! Вы — самый умный, самый великий человек!

И, не будучи в силах сдержать свой восторг, Ягужинский сжал Остермана в своих медвежьих объятиях.

— Ох! — простонал великий дипломат. — Честное слово, мой друг, вы рискуете потерять во мне мудрого советника, так как задушите меня! Фу-у! Пустите. Экая у вас медвежья сила!!

— Я… я сейчас пошлю письмо Анне Иоанновне! — продолжал неистовствовать Ягужинский. — Как вы думаете: ведь надо предупредить ее?

— Это не мешает, — серьезно ответил Остерман.

— Отлично! Позвольте мне здесь, на вашем столе, написать письмо будущей монархине.

— Пожалуйста.

Ягужинский стал быстро, нервно писать: «Ваше Высочество! Император скончался. Есть полная надежда, что преемницей его станете Вы. Но всесильная партия Голицыных желает с тем выбрать Вас, чтобы власть Вашу царскую ограничить, а себе ее в руки забрать. Но не унывайте, Ваше Высочество, поелику многих имеете Вы преданных себе! Мы повернем дело иначе и возвратим Вам все, что от нас попытаются скрасть. Ваш покорный, нижайший слуга Ягужинский».

— Так будет хорошо? — спросил он Остермана.

— Отлично. Но торопитесь скорее отправить гонца к ее высочеству, — ответил Остерман.

— Почему надо торопиться?

— Потому что нет сомнения в том, что они поспешат отрезать Москву от Митавы, дабы держать Анну Иоанновну в полнейшем неведении того, что здесь происходит.

— Вы правы, как и всегда, дорогой господин Остерман! — взволнованно воскликнул Ягужинский.

Лишь только закрылась дверь за ним, как из-за портьеры вышел Бирон и изумленно спросил:

— Неужели Москва действительно отрезана от Митавы?