Бироновщина. Два регентства

— Государыня до страсти, знаешь, любитъ стрѣлять птицъ на–лету… Ну, что же дѣлать? Бѣдняжки приносятъ свою жизнь, такъ сказать, на алтарь отечества! А не хочешь ли, дитя мое, разъ прогуляться? Вѣдь ты не видѣла еще всѣхъ здѣшнихъ диковинъ?

Тогдашній Лѣтній садъ состоялъ изъ трехъ отдѣльныхъ садовъ: первые два занимали ту самую площадь между Фонтанкой и Царицынымъ Лугомъ, что и нынѣшній Лѣтній садъ; третій же, какъ ихъ продолженіе, находился тамъ, гдѣ теперь инженерный замокъ съ его садомъ. Диковины первыхъ двухъ садовъ были слѣдующія: свинцовыя «фигуры» изъ «Езоповыхъ фабулъ," «большой» гротъ съ органомъ, издававшимъ звуки посредствомъ проведенной въ него изъ пруда воды; «малый» гротъ и «маленькіе гротцы», затейливо убранные разноцвѣтными раковинами, два пруда: «большой» — съ лебедями, гусями, утками, журавлями и чапурами (цаплями), и «прудъ карпіевъ», гдѣ можно было кормить рыбъ хлѣбомъ; оранжереи и теплицы; затѣмъ еще разныя «огибныя» и «крытыя» дорожки, увитыя зеленью бесѣдки и проч.

Третій садъ былъ предназначенъ не для гулянья, а для хозяйственныхъ цѣлей: часть его была засажена фруктовыми деревьями и ягодными кустами, а другая раскопана подъ огородныя овощи.

Только–что Лилли съ мадамъ Варлендъ вышли на окружную дорогу, отдѣлявшую второй садъ отъ третьяго, какъ вдали показались два бѣгущихъ скорохода, а за ними экипажъ.

— Государыня! — вскрикнула Варлендъ и, схвативъ Лилли за руку, повлекла ее въ ближайшую бесѣдку.

— Да для чего намъ прятаться? — спросила Лилли. — Я государыню до сихъ поръ вѣдь даже не имѣла случая видѣть…

— Когда ея величество недомогаетъ, то лучше не попадаться ей на глаза. Сегодня она дѣлаетъ хоть опять прогулку въ экипажѣ — и то слава Богу. Сейчасъ онѣ проѣдутъ… ч–ш–ш–ш!

Обѣ притаились. Вотъ пролетѣли мимо, какъ вѣтеръ, скороходы; а вотъ послышался, по убитой пескомъ дорогѣ, мягкій шумъ колесъ и дробный лошадиный топотъ. Сквозь ажурный переплетъ бесѣдки Лилли, сама снаружи невидимая, могла довольно отчетливо разглядѣть проѣзжающихъ: въ небольшой коляскѣ, запряженной парой пони тигровой масти, сидѣли двѣ дамы, изъ которыхъ одна, болѣе пожилая, очень полная и высокая, сама правила лошадками.

— Да это же вовсе не государыня! — усомнилась Лилли, когда экипажъ скрылся изъ виду.

— Какъ же нѣтъ? — возразила Варлендъ. — Та, что правила, и была государыня.

— Не можетъ быть! На ней не было ни золотой короны, ни порфиры…

— Ахъ ты, дитя, дитя! — улыбнулась Варлендъ. — Корона и порфира надѣваются монархами только при самыхъ большихъ торжествахъ.

— Вотъ какъ? А я–то думала… Но кто была съ нею другая дама? У той лицо не то чтобы важнѣе, но, какъ бы сказать?..

— Спесивѣе? Да, ужъ такой спесивицы, какъ герцогиня Биронъ, другой y насъ и не найти. Она воображаетъ себя второй царицей: въ дни пріемовъ y себя дома возсѣдаетъ, какъ на тронѣ, на высокомъ позолоченномъ креслѣ; платье на ней цѣною въ сто тысячъ рублей, а брилліантовъ понавѣшено на цѣлыхъ два милліона. Каждому визитеру она протягиваетъ не одну руку, а обѣ заразъ, и горе тому, кто поцѣлуетъ одну только руку!

— Вотъ дура–то!

— Что ты, милая! Развѣ такія вещи говорятся вслухъ?

— А про себя думать можно? — засмѣялась Лилли. — Вы, мадамъ Варлендъ, ее, видно, не очень–то любите?

— Кто ее любитъ!

— А государыня?

— Государыня держитъ ее около себя больше изъ–за самого герцога. Въ экипажѣ она садитъ ее, конечно, рядомъ съ собой, но въ комнатахъ герцогиня въ присутствіи государыни точно такъ же, какъ и всѣ другіе, не смѣетъ садиться. Изъ статсъ–дамъ одной только старушкѣ графинѣ Чернышевой ея величество дѣлаетъ иногда послабленіе. «Ты, матушка, я вижу, устала стоять?» говорить она ей. «Такъ упрись о столъ; пускай кто–нибудь тебя заслонить вмѣсто ширмы, чтобы я тебя не видѣла.»

— А изъ другихъ дамъ, кто всего ближе къ государынѣ?

— Да, пожалуй, камерфрау Юшкова.

— Какая же она дама! Вѣдь она, кажется, изъ совсѣмъ простыхъ и была прежде чуть ли не судомойкой?

— Происхожденіе ея, моя милая, надо теперь забыть: Анна Федоровна выдана замужъ за подполковника; значитъ, она подполковница.

— Однако она до сихъ поръ еще обрѣзаетъ ногти на ногахъ y государыни, да и y всего семейства герцога?

— Господи! Кто тебѣ разболталъ объ этомъ?

— Узнала я это отъ одной камермедхенъ.

— Отъ которой?

— Позвольте ужъ умолчать. За мою болтовню съ прислугой мнѣ и то довольно уже досталось.

— Отъ принцессы?

— Ай, нѣтъ. Принцесса не скажетъ никому ни одного жесткаго слова. Ей точно лѣнь даже сердиться. Нотацію прочла мнѣ баронесса Юліана: «Съ прислугой надо быть привѣтливой, но такъ, чтобы она это цѣнила, какъ особую милость. Никакой фамильярности, чтобъ не вызвать ее на такое же фамильярничанье, которое обращается въ нахальство»…

— А что жъ, все это очень вѣрно. Совѣты баронессы Юліаны вообще должны быть для тебя придворнымъ катехизисомъ. Она, конечно, объяснила тебѣ также, какъ вести себя съ государыней?