Бируни

На караванном тракте из Багдада в Хамадан взору путника является высокая безжизненная скала — последний отрог мощной горной цепи, тянущейся вдоль восточной границы долины Керманшаха. Здесь караваны делают короткий привал: верблюдов, не снимая поклажи, укладывают животами на горячий песок, осликов и лошадей выстраивают у колодца и поят солоноватой теплой водой. Тем временем новички, впервые следующие на Восток по этой древней торговой тропе, с трудом переставляя затекшие ноги, направляются к Бехистунской скале, где на огромной высоте резцом безымянного мастера искусно высечен огромный рельеф: царь Дарий, владыка ахеменидского Ирана, торжествующий победу над врагами — магом Гауматой и восемью правителями мятежных областей. На одном из уступов возлежит, опершись на локоть, огромный каменный Геракл, похожий на борца, отдыхающего после схватки. Под рельефом на отшлифованной скальной поверхности выбита надпись на древнеперсидском языке и рядом двумя параллельными столбцами по 400 строк ее переводы на аккадский и эламский языки. Из клинописной трилингвы, повествующей о драматических обстоятельствах вступления Дария на престол, следует, что в ту пору, а именно в начале VI века до н. э., большинство рабовладельческих государств Средней Азии были уже завоеваны персами и включены в состав сатрапий могущественной ахеменидской державы.

«Следующие страны мне достались, — хвастался Дарий, — по воле Ахурамазды я стал над ними царем: Персия, Элам, Вавилония, Ассирия, Аравия, Египет, Индия, Иония, Мидия, Армения, Каппадокия, Парфия, Дрангиана, Арейя, Хорезм, Бактрия, Согдиана… всего 23 страны…»

Как мы видим, среди стран, перечисленных Дарием, был и Хорезм. Поэтому, расспрашивая месопотамских купцов о бехистунском рельефе, Мухаммед пытался запомнить каждую подробность и со временем стал представлять изображенную в камне сцену так, словно ему довелось увидеть ее воочию. А вот точный текст клинописной инскрипции ему, к сожалению, установить не удалось: как правило, владея двумя-тремя живыми языками, купцы не имели представления о наречиях, вышедших из употребления сотни лет назад. Бесспорным считалось лишь то, что уже в 522 году до н. э. Хорезм был известен как процветающее государство, и, следовательно, его основание восходило к иным, более древним временам.

Так оно и оказалось. Бехистунская трилингва была первым письменным упоминанием о Хорезме, но хорезмийцы, или хорасмии, образовались как народность на много веков раньше. Изучая древние источники, сравнивая и сопоставляя разрозненные и даже на первый взгляд несочетаемые сведения, Мухаммед с почти математической точностью установил, что появление хорасмиев на исторической сцене относится к концу третьего века второго тысячелетия до н. э.

«Жители Хорезма, — напишет он много лет спустя в «Хронологии», — считали годы от начала населения своей страны, которое произошло за девятьсот восемьдесят лет до Александра Великого».

Эти девятьсот восемьдесят лет были наполнены непрекращающейся борьбой хорезмийцев с капризами природы и с внешними врагами, отчаянными попытками сохранить свою государственную независимость, что удавалось далеко не всегда. Благодатный оазис, созданный трудолюбием и упорством хорезмийцев в верховьях Амударьи, или, как ее называли древние, великой реки Окс, неизменно притягивал к себе взоры иноземных завоевателей, и они, как саранча, налетали со всех сторон, кромсая цветущую плоть изобильной земли, пронизанной животворными капиллярами оросительных каналов. Отложив на время кетмень, хорезмийцы брались за меч, но случалось, что противник намного превосходил числом, и тогда страна на десятки и даже сотни лет надевала ярмо зависимости и тяжкий пот ее сыновей золотом и серебром оседал на дне чужих сундуков. В середине I тысячелетия до н. э. Хорезм вместе с Согдианой и Парфией входил в состав XVI сатрапии ахеменидского Ирана. Всего же таких сатрапий было двадцать, и Дарий, увековечивший в бехистунском рельефе свой триумф, не преувеличивал, числя в реестре завоеванных земель едва ли не весь населенный мир — от Греции на западе до Индии на восточном краю ойкумены. Сатрапии, обливаясь потом и слезами, несли к ногам откупщиков ежегодную дань серебром — сотни и тысячи талантов драгоценного металла скрипучие арбы везли со всех сторон в ахеменидскую столицу, и, принимая их в дворцовую казну, ушлые хазандары по клейму определяли происхождение серебра, а когда прибывало золото, на пробу не смотрели — золотую дань платила лишь Индия.