Бисмарк

Биографы Бисмарка любят пересказывать почти анекдотичные истории о том, как именно свежеиспеченный дипломат выводил из равновесия австрийского посланника. Сам канцлер впоследствии вспоминал: «Когда Рохов представлял Пруссию в Бундестаге, на заседаниях военной комиссии курил только австриец. Рохов был страстным курильщиком и наверняка с удовольствием делал бы то же самое, но не решался. Когда туда прибыл я, мне однажды захотелось сигары; я не видел причин отказываться от нее и попросил у председательствующего огоньку; он, как и остальные господа, отреагировал на это с удивлением и недовольством. Для них произошедшее, по всей видимости, стало настоящим событием. В тот раз курили только Австрия и Пруссия. Но остальные господа, похоже, сочли это столь важным, что сообщили об этом в свои столицы и попросили инструкций. Последние заставили себя ждать; дело нуждалось в тщательном обдумывании, и еще около полугода курили только две великие державы. Затем баварский посланник Шренк начал курением защищать достоинство своего положения. Саксонец Ностиц с удовольствием присоединился бы, но не имел разрешения от своего министра. Только увидев, что ганноверец Ботмер закурил, этот ревностный сторонник Австрии — в тамошней армии служили его сыновья, — похоже, договорился с Рехбергом и задымил. Оставались только вюртембержец и дармштадтец, которые в принципе не курили. Однако честь и вес их государств настоятельно требовали, и на следующий раз вюртембержец вытащил сигару […] и скурил ее как минимум наполовину, принеся огненную жертву своему отечеству»[189].

К слову сказать, история с курением во Франкфурте стала поводом для дуэли в Берлине — на одном из заседаний нижней палаты Прусского ландтага депутат-либерал Георг фон Финке[190] высказался в том смысле, что курение есть единственное известное ему качество Бисмарка как дипломата. Последний не остался в долгу, заявив, что подобные высказывания выходят за рамки приемлемого. Состоявшаяся 25 марта 1852 года дуэль, впрочем, завершилась вничью — оба противника, по всей видимости сознательно, промахнулись. Любопытно то, что десять лет спустя Финке, один из наиболее авторитетных лидеров левых либералов, стал главным оппонентом Бисмарка, занявшего пост главы правительства. Другая история, широко распространенная в свое время в Берлине, повествовала о том, как Тун однажды в присутствии Бисмарка снял сюртук — ранее это было привилегией председательствующего, однако прусский посланник со словами «Вы правы, здесь очень жарко» последовал его примеру[191].

В чем заключался смысл подобных жестов, которые один из отечественных биографов Бисмарка в своей работе назвал «чудачествами»[192]? Безусловно, в них имелась эмоциональная составляющая — подчеркивание австрийским представителем своего привилегированного статуса действительно задевало Бисмарка за живое. Однако здесь нужно вспомнить о том, что в XIX веке престиж державы был еще тесно связан с дипломатическим церемониалом, символическими жестами, определявшими и демонстрировавшими ее уровень среди других. Каждая из выходок Бисмарка, несмотря на всю внешнюю смехотворность поводов, имела реальный политический смысл, И это прекрасно понимали в Вене, где отношение к новому прусскому дипломату вскоре стало весьма настороженным.

Основная борьба разворачивалась, конечно же, по значительно более серьезным вопросам, чем курение сигар. Как писал Бисмарк главе прусского правительства барону Отто Теодору фон Мантейфелю в декабре 1851 года, главная задача Австрии заключается в «реализации далеко идущих планов», нацеленных на то, чтобы стать «повелительницей Германии»[193]. Вена стремилась усилить политическую интеграцию в рамках Германского союза, опираясь на популярный лозунг национального сплочения. Поскольку в этом ее поддерживали большинство членов Германского союза, Бисмарку оставалось проводить противоположную политику: ослаблять союзные органы власти, чтобы обеспечить как можно большую свободу действий Пруссии. Складывалась на первый взгляд парадоксальная ситуация, когда будущий творец германского единства изо всех сил противился любым шагам в этом направлении. Однако противоречие здесь только кажущееся; прусский посланник разрушал не единство как таковое, а те структуры, которые были невыгодны его стране. «Если Австрия запрягает лошадь спереди, мы должны немедленно запрячь другую сзади» — так формулировали суть стратегии Бисмарка его оппоненты[194]. Впоследствии он любил рассказывать историю о том, как один австрийский эрцгерцог спросил его, получены ли его ордена в боях. «Да, здесь, во Франкфурте», — нашелся Бисмарк[195].