Бисмарк

Весной 1858 года Бисмарк предпринял еще одну попытку, направив Вильгельму обширный — около сотни страниц — меморандум по вопросам внешней политики, озаглавленный «Некоторые замечания о положении Пруссии в Германском союзе». Здесь он развивал идею о необходимости проведения Берлином самостоятельной линии, ориентированной на защиту собственных интересов. Помимо традиционных инвектив против Австрии и структур Германского союза, сковывающих свободу действий Пруссии, Бисмарк обращался и к перспективам «моральных завоеваний». «Нет ничего более немецкого, чем развитие правильно понятых прусских интересов, — писал он. — Пруссия получит полную свободу для выполнения своей миссии в Германии только в том случае, если перестанет придавать большое значение симпатиям правительств малых государств»[232]. Вместо этого Бисмарк предлагал обратить внимание на национальное движение, которое возможно будет естественным союзником прусской монархии: «Пруссия может без всякого риска предоставить своему парламенту и прессе больше пространства для действий, в том числе в решении чисто политических вопросов. […] Королевская власть покоится в Пруссии на столь надежных основах, что правительство может, не подвергая себя опасности, активизировать работу парламента и тем самым получить очень действенный инструмент влияния на ситуацию в Германии»[233]. Помимо всего прочего, активная и целеустремленная внешняя политика будет способствовать решению внутренних проблем — «Пруссак в обмен на рост своего самосознания легко забудет о том, что его беспокоит во внутренних делах»[234]. По сути своей это был революционный план, предлагавший прусской монархии вступить в союз с прежним противником во имя укрепления своих позиций в Германии и Европе. Несомненно, Бисмарк учитывал при этом взгляды самого Вильгельма, однако столь же несомненно, что его рекомендации носили вполне искренний характер и давались всерьез.

Однако принц оставил текст без внимания, а при дворе его иронично назвали «Маленькой книгой господина Бисмарка» и сочли попыткой карьериста выслужиться перед новым господином. Уже в январе 1859 года оказавшийся практически в изоляции дипломат узнал, что его отзыв из Франкфурта является решенным делом. «Моральные завоевания» требовали новых лиц на ключевых постах германской политики.

Все эти бури практически не затрагивали семейный очаг прусского посланника. Мотли, вновь приехавший во Франкфурт весной 1858 года, писал жене: чета Бисмарков «совершенно не изменилась, такие же искренние, сердечные и любящие, как всегда. У их нового дома большой сад […] с прекрасным видом на окрестный ландшафт и горы Таунуса»[235]. Во второй половине дня супруги любили кататься верхом по окрестностям Франкфурта — «по неописуемо чудесному лесу или не менее прекрасным горам, и так каждый день», как писала Иоганна[236]. Кузина прусского посланника, встретившая его с семейством на городской прогулке, описывала свои впечатления: «Высокий господин в не особенно элегантном сером пальто и большой шляпе с полями; с одной стороны от него высокая дама плотного телосложения с черными волосами и не слишком гармоничной одежде; с другой стороны блондинка, нежная и изящная, элегантная до последней булавки»[237]. Элегантной блондинкой, естественно, была Мальвина. Много внимания он уделял детям — любил их, но при этом не баловал.

Гости по-прежнему часто бывали в доме Бисмарков и находили там радушный прием. От повседневных забот помогала отвлечься и музыка; как уже говорилось выше, Иоганна хорошо играла на фортепьяно, хотя во второй половине 1850-х годов хлопоты с детьми и по хозяйству мешали ей часто садиться за инструмент и тем более осваивать новые композиции. Ставший к тому времени другом семьи Роберт фон Койделл[238], который сам был достаточно одаренным исполнителем, в своих воспоминаниях подробно рассказывает о музыкальных пристрастиях Бисмарка. Будущий канцлер никогда не ходил на концерты; по его словам, необходимость платить за музыку отравляла бы ему все удовольствие; в музыке, как и в любви, не должно быть места деньгам[239]. Моцарт не произвел на него большого впечатления; он предпочитал Бетховена, говоря, что эта музыка лучше подходит для его нервов[240]. Франц Шуберт, Феликс Мендельсон и Фридерик Шопен также пользовались его благосклонностью.

К концу 1850-х годов Бисмарк заметно располнел, хотя его еще нельзя было назвать тучным. Некогда густые волосы на его голове поредели. Он страдал от близорукости и вынужден был пользоваться очками, хотя и не любил этого демонстрировать; далеко не случайно очки не присутствуют практически ни на одном из его портретов. Здоровье прусского посланника начало ощутимо портиться: в 1850-х годах он нередко страдал от различных болезней. Появились и хронические проблемы со сном[241].