Бит Отель. Гинзберг, Берроуз и Корсо в Париже, 1957-1963

Вдали от слухов Танжера Билл с Брайоном быстро стали очень близкими друзьями — но они никогда не были любовниками, — Билл начал проводить большую часть своего свободного времени в комнате Брайона, наблюдая за тем, как он рисует, а иногда они просто разговаривали или курили траву. Совершенно очевидно, что Билл очаровал Брайона. «Берроуз проводил в комнате 25 больше времени, чем в своей собственной, — сказал он в интервью через 20 лет. — Уильям часто сидел в комнате, когда я рисовал, и наблюдал за тем, как большие пятна краски постепенно приобретают форму. Я пытался научиться чему-то большему, пытался делать то, чего не делал никогда раньше, и разрешал ему сидеть и смотреть на это. И он сидел, и все, что мне оставалось, принять это. Я никогда не позволял никому делать это прежде и, пока нахожусь в трезвой памяти, никому не позволю делать это в будущем. Этот процесс интимнее мастурбации, во всяком случае должен быть таковым».

Первыми работами Брайона после того, как он поселился в отеле, стали его écritures[57] — каллиграфия белыми чернилами по черному фону-загадке. «На самом деле я рисовал каббалистические квадраты, то есть сначала писал в одну сторону, потом переворачивал лист бумаги и писал на обратной стороне в обратную сторону, и получалась замкнутая работа, и это происходило. Я думал о том, как использовать японскую каллиграфию в подобных работах, не меняя ее, а потом просто как-то случайно написал на ней перпендикулярно строчку по-арабски, получив таким образом решетку. Вот так это приобретало для меня форму».

Невозможно разобрать, что же написал Брайон на своих écritures, но слова там были разные. Брайон говорил, что «по большей части это заклинания. Кисть на бумагу, ручка на поверхность». Эти рисунки всегда сравнивают с работами Марка Тоби, но в то время Брайон еще не видел работ Тоби. «Должно быть, это было в воздухе», — говорил Брайон, оба художника совершенно независимо друг от друга пришли к одному и тому же; Тоби (род. в 1890 г.) впервые познакомился с китайской каллиграфией в середине 1920-х в Сиэтле, а потом изучал работы японских художников в монастыре Дзен в Киото. Кстати, наибольшее влияние на Брайона, несомненно, оказал Матта.

Билл был потрясен картинами, и ему безумно нравилось наблюдать за тем, как Брайон создает их. Он говорил Аллену, что Гайсин пишет по-настоящему «великие картины. Не какую-то там современную чепуху, а великие именно в самом первом понимании этого слова. Я знаю толк в живописи, в его картинах я вижу зримое воплощение своей работы. Он делает в живописи то, что я пытаюсь делать в литературе. Он считает, что его картины — это связь с так называемой реальностью, и говорит, что таким образом пытается понять, как личность обретает себя в правильном месте в правильное время. Когда он рисует, то словно проникает внутрь того, что изображает, рискуя и жизнью, и рассудком. Наверное, не надо говорить, что его картины не покупает ни один торговец. Это ни на что не похоже. Когда ты смотришь на них, ты понимаешь, что тебя больше нет, перед тобой раскрывается сатори».

К счастью, сохранилась одна магнитофонная запись разговора Билла с Брайоном, она была сделана в комнате номер 28 в 1959 г. Билл разглядывал картину, состоящую из четырех сюжетов из густо переплетенных каллиграфических строк. Из этой записи становится понятным многое в отношении Билла к живописи и многое относительно самих произведений Брайона.

Брайон: А как ты… как ты проникаешь в эти картины?

Билл: Обычно я захожу через порты входа, как я их называю. Обычно это лицо, и через глаза картина раскрывается в ландшафт, и я буквально попадаю в этот ландшафт через этот глаз. Иногда это больше похоже на арку… любое количество небольших деталей или особое пятнышко цвета создает порт входа, и затем вся картина внезапно становится трехмерным фризом из лепнины или яшмы, или какого-нибудь другого драгоценного материала.

Сейчас передо мной картина, которая разбита на четыре части, — их разделяют между собой несколько дюймов, но силой воображения их можно собрать воедино. Картины как бы сами связываются друг с другом по смыслу. Что-то стремительно несется вправо в пустоте. Конечно же, именно такая картина могла бы быть первой нарисована непосредственно в пустоте. Можно представить себе, как одна картина связана с другой.

И вдруг вы внезапно видите, что тут изображено очень много всего. Великолепный пейзаж. И велосипеды, всегда велосипеды. Настоящий мир велосипедов… скутеры. И много-много лиц… обезьяньи лица… самые обычные морщинистые обезьяньи лица. Они очень традиционны для этого мира. А вы и в самом деле видите целые миры. Вдруг вы попадаете в мир, где существует только один цвет — фиолетовый или серый и все вокруг только одного этого цвета. У каждого мира свой цвет… сами миры состоят только из одного цвета. Сначала, например, вы видите красный мир, потом голубой.