Бите-дритте, фрау мадам

Узнав о том, что его сын вместе с чертовой телохранительницей удалились в неизвестном направлении, Алексей Панфилов не просто разозлился. «Что эта… себе позволяет?!» и «Вернутся – убью!» были самыми невинными мыслями из беснующегося в его мозгу шквала. Несмотря на все старания, он так и не смог влиться в лениво-чопорное течение бала, озадачивая собравшихся застывшим лицом и невнятным бормотанием. И не было рядом любимой жены, успокаивая которую он смог бы взять себя в руки. Тихое бешенство бизнесмена продолжалось почти час, пока рев мощных моторов не заглушил звуки скрипок и виолончели.

Три черных джипа, сверкая в лучах заходящего солнца оранжево-розовыми дугами, стремительно вылетели из-за кустов и, подняв тучу пыли, затормозили у парадного крыльца. Пока их дверцы открывались, чтобы выплеснуть на землю людей, совсем недавно откликавшихся на нелепое «пацаны», а теперь стоящих из себя благородных «секьюрити», Панфилов успел выскочить на крыльцо. Он ни секунды не сомневался в том, кто именно пожаловал на его бал, не дожидаясь официального приглашения. И в том, что визит этот не сулит ему ничего хорошего.

Действительно. В лице Петра Петровича Иловского, с достоинством поднимавшегося по лестнице навстречу Панфилову, не было ни намека на это самое «хорошее». Опущенные уголки узкого рта, взгляд, даже в такую жару обдававший могильным холодом, и нетерпеливо трепещущие ноздри короткого приплюснутого носа сразу же оповестили Алексея о том, что дела его плохи.

– Добрый вечер, господин Иловский. – Ледяная вежливость Панфилова дорого ему обошлась, но чтобы догадаться об этом, нужно было иметь на руках диплом телепата. – Очень рад, что вы, несмотря на свою занятость, решили почтить своим присутствием наше скромное мероприятие.

– Гость в дом – Бог в дом, уважаемый Алексей Михайлович, – кивнул игорный воротила, гладя прямо в глаза подобравшемуся Панфилову, хоть и стоял на ступеньку ниже.

«Может, за другими гостями Бог и ходит, а за тобой наверняка сам Сатана, – мрачно подумал Алексей. – Неужели ты явился ко мне с такой помпой, чтобы всего-навсего принять мою капитуляцию? Господи, хорошо, что Пашки и Сашки сейчас здесь нет, иначе…» Он не успел додумать что «иначе», как Иловский заявил:

– Только я в твой дом, Панфилов, не войду. И танцевать с тобой не буду, ты уж извини. Хочешь спросить, а чего это он приперся?

– Хочу спросить, отчего такая честь? – холодно осведомился Панфилов, затылком чувствуя взгляды особо любопытных гостей, облепивших высокие окна. – Я ведь уже сказал, что согласен на ваше предложение. Мы могли бы обсудить детали в более подходящей обстановке.

– А я думаю, что эта обстановка и есть самая подходящая. – Иловский поднялся еще на одну ступеньку, вынуждая Алексея отступить. – Если ты помнишь, свой отказ ты имел наглость швырнуть мне в лицо в присутствии полусотни человек. Причем не последних в нашем городе. Ты унизил меня, Панфилов. И я хочу ответить тебе тем же. Ты, кажется, согласился на мои условия? Я их меняю. Свою землю ты отдашь мне даром. И подпишешь все бумаги с улыбкой на лице в присутствии прессы и заинтересованной общественности. Ну, и водокачку свою тоже на меня перепишешь. Вот такие теперь мои условия.

– Все? – Панфилов вдруг отчетливо понял, что этому человеку он не отдаст даже вставной челюсти любимой тещи. – А теперь послушай меня. Пошел ты…

Алексей долго и со вкусом перечислял направления по которым Иловскому следовало идти вместе с его шулерским бизнесом. От старательно прививаемого Зацепиным светского лоска не осталось и следа. Мужик говорил с мужиком. И неважно, что на обоих красовались элегантные костюмы и ботинки «Саламандра». Слова шли откуда-то из глубины, и Алексей мысленно поражался богатству своего словарного запаса, скопленного за тридцать восемь лет, как оказалось, совсем не тихой жизни.

– Все? – повторил его вопрос Иловский, глядя сверху вниз на умолкшего Панфилова и делая телохранителям знак оставаться на местах. – Надеюсь, ты понимаешь, что теперь это становится не бизнесом, а личным делом. Моим личным делом. И если даже завтра отменят все указы об игровых зонах, я все равно заставлю тебя отдать мне все, что у тебя есть? Вижу, что понимаешь. И боишься. Правильно, кстати, делаешь. Нет-нет, я не угрожаю! Твоя семья может спать спокойно. Пальцем их не трону, слово даю. И тебя не трону, хотя, не скрою, очень хочется. И все-таки ты мне все принесешь сам. На блюдечке с голубой каемочкой. Причем очень скоро.

– Все? – казалось, у Панфилова не осталось больше слов. Только это, вмещавшее в себя действительно все: презренье, страх, ненависть, упрямство, и даже несбыточную надежду на то, что ВСЕ будет хорошо.

– Теперь все, – милостиво кивнул Иловский и, не проронив больше ни слова, быстро бежал по ступенькам к раскрытому настежь джипу.

Орава телохранителей подобно беззвучным призракам втянулась в заурчавшие оборотами машины и вскоре только клубы пыли напоминали о короткой, но очень важной «стрелке».

– Что ты теперь будешь делать? – Хмурый Зацепин сверкнул стеклами очков, переводя взгляд с затухающего светила на впавшего в глубокую задумчивость Алексея.

– Ничего. Ты же слышал, что он сказал? Ни меня, ни моих родных пальцем не тронет. А это самое главное. Как он собирается добиться того, чтобы я отдал ему задаром потом и кровью давшееся мне дело, понятия не имею. А ты?

– Ума не приложу, что он имел в виду.

– Ладно, поживем – увидим. – Панфилов окинул тоскливым взглядом свой «лагерь» и повторил: – Самое главное, что он никого пальцем не тронет.