Битники. Великий отказ, или Путешествие в поисках Америки

Многие отмечают, да и сам Керуак этого не скрывал, что «Городок и город» написан в подражание прозе Томаса Вулфа, который имел на Керуака первостепенное литературное влияние. Так, Джек как-то сказал в Вулфе: «Он открыл мне глаза на поэзию Америки, а не только на ее борьбу и кровавый пот». Томас Вулф, как позже и сам Керуак, был настоящим поэтом в области прозы. В своих импрессионистских произведениях он исследовал окружающий его американский мир, пытаясь запечатлеть его уносящийся облик. В этом было что-то от Пруста – так, и Пруст, и Вулф, и Керуак писали один большой живописный текст, формально разбитый на множество отдельных книг. В потоке сознания автора и одновременно героя-повествователя целый мир становится единым личным переживанием, обретающим свой первозданный лирический голос. Огромные эпопеи, они были призваны впервые дать голос всему миру в целом, но, как и мир каждого человека, это отдельные, разнообразные и не сводимые воедино миры. Так, «Легенда о Дулуозе» Керуака – такой же образ текущего времени, как и более ранние одиссеи Пруста и Вулфа, времени, которое в конечном итоге исчерпывает всё существующее, как несущийся водный поток (о времени и реке), – но кем должен чувствовать себя литератор, понимающий вдруг, что язык – как реальность еще более широкая и пластичная – оказывается в состоянии объять даже необъятное время?..

*

Что до Берроуза, то он стал писать еще ребенком, потом, однако, бросил, чтобы вновь начать уже состоявшимся человеком. Каким-то таинственным образом ему открылось, что литература является идеальной формой для того, чтобы проводить и фиксировать все его бесконечные и опасные экперименты с собственной жизнью.

Так, роман «Джанки» 1953 года автобиографичен порой с детальной точностью, так что подзаголовок «Исповедь законченного наркомана» приписан не ради красоты. В традиционной реалистической манере без всяких стилистических изысков, будто это пишет чуть-чуть свихнувшийся Драйзер, Берроуз рисует картины собственной жизни в Нью-Йорке 1940-х годов, когда он связался с ночным преступным миром, сам стал мелким преступником и наркоманом – как он ответствует, законченным.

Это набор бытовых зарисовок с портретным сходством – мы узнаем, как крадут и сбывают краденное, как подсаживаются на опиаты, как разводят барыг, как выискивают лояльных коновалов с заветными рецептами, как обчищают лохов в метро, узнаем о том, чем травокуры отличаются от морфинистов, сколько нужно времени и сил, чтобы плотно подсесть, о том, какие трудности поджидают торчка, решившего вдруг переквалифицироваться в торговца. А еще о том, как вычислить стукача и что с этим делать, что делать также, когда совсем нет денег, а самое время вмазаться, наконец, когда появилось желание слезть. Словом, много полезных вещей о том, как скатиться на самое дно.

Берроуз скуп на оценки и моральные увещевания, он скорее портретист и в каком-то смысле пейзажист-урбанист, но не аналитик. В книге очень много информации и очень мало литературы, так что она скорее походит на серию журналистских очерков, вдохновленных знаменитым текстом Томаса де Квинси вековой давности. В целом, зная Берроуза по поздним работам, трудно признать в «Джанки» руку мастера – трудно, но всё-таки можно, потому что будто научная ясность слога была присуща ему всегда. Однако не здесь Берроуз становится Берроузом.

Не здесь и не в тексте под звучным названием «Гомосек», он же «Пидор» (Queer), который датирован, как и «Джанки», 1953 годом. Это, говоря условно, гомосексуальный любовный роман, который предельно скучно читать, с изрядной пока еще целомудренностью повествующий о жизни некоего Ли (девичья фамилия матери Берроуза) в Мехико, о жизни суровой, наполненной витиеватыми рефлексиями о своей гей-натуре и более или менее успешными ухаживаниями за юным студентом Юджином Аллертоном, который, как порой кажется Ли, «недостаточно педик». Сам Ли, напротив, достаточно педик, и он готов с этим жить, возможно даже гордо и царственно. Между прочими важными делами Ли с Аллертоном говорят ни о чем, стыдливо совокупляются, принимают наркотики и выпивают, ходят в кино на «Орфея» Жана Кокто с его любовником Жаном Маре в главной роли (на что же им еще ходить?), наконец, путешествуют по Южной Америке без особенной на то цели.

Ли утонченно интеллектуален, он готов говорить о политике, о теории шахматной игры, о том, что зовется gay pride, и о многом прочем. Аллертон же, в свою очередь, подает голос редко, лениво и, в общем, весьма односложно. Всё тонет здесь в сонной жаре и невыносимой скуке, которая прежде всего опустошает самих героев. В конце концов след Аллертона, который и так походил на мираж из мексиканской пыли, теряется, рассеиваясь на бесконечном оранжевом горизонте. Его, возможно, и вовсе не было, как не было всего прочего, о чем тут лениво рассказано. Берроуз писал о себе и о своей жизни в Мексике. Не будем судить, стоило оно того или нет.