Битва

Ночь, 22 мая. Вена.

С наступлением сумерек мы вернулись на городские укрепления. Горизонт полыхает красным заревом пожаров, битва продолжается, но достоверных известий о ее ходе у нас нет. Бодрый официальный бюллетень меня не успокаивает, не говоря уже о мадемуазель К. Она никнет прямо на глазах по мере того, как уходит время и обстановка на поле боя накаляется. Сколько человек погибло? Мне, больному, приходится ее поддерживать. Она похожа на Джульетту, горюющую над безжизненным, якобы, телом своего Ромео: «О happy dagger, this is thy sheath! There rust, and let me die»^{7}...

На полях Анри нацарапал: «Проверить цитату», потом театрально вздохнул и с красной строки приступил к изложению странностей в поведении молодого Стапса. Услышав на лестнице шаги, он подумал, что тот поднимается в каморку под крышей, однако в следующий момент в дверь его комнаты постучали. Анри с досадой закрыл тетрадь и пробормотал: «Что еще от меня надо этому иллюминату?»[80] Однако это был не немец. В коридоре с подсвечником в руке стояла старуха гувернантка, а за ее спиной маячил человек, которого Анри признал не сразу, настолько необычным выглядело его присутствие в этом доме. Когда они вошли в комнату, у Анри исчезли последние сомнения: к нему пожаловал тот самый тип, что днем сдавал напрокат подзорные трубы: сутуловатый, с длинными седыми лохмами вокруг лысины и маленькими круглыми очками на носу. Торгаш заговорил на ломаном французском:

— Мезье, я фам принести фаши деньги.

Раскачиваясь на ходу, он подошел к столу и бросил на столешницу потертый кожаный кошель, завязанный шнурком.

— Мои деньги? — озадаченно переспросил Анри и, торопливо вывернув карманы, констатировал, что все его флорины исчезли.

— Ви фыронить его на дорога патрульных.

— Но...

— Как я есть челофек честный...

— Минуточку! Как вы узнали мой адрес?

— Ах, милостивый государь, это совсем не трудно.

Незваный гость заговорил вдруг сильным звучным голосом, а его жуткий акцент бесследно исчез. Анри замер с открытым ртом. Гувернантка тем временем улизнула, притворив за собой дверь. Незнакомец скинул с плеч редингот, расстегнул ремешки, державшие на месте фальшивый горб, и стянул с головы парик.

— Меня зовут Карл Шульмейстер[81], месье Бейль, — представился он, заметно наслаждаясь произведенным эффектом.

При слабом свете свечи Анри с любопытством рассматривал фальшивого торговца подзорными трубами. Перед ним стоял мужчина среднего роста, но весьма плотного телосложения, на голове курчавились короткие рыжеватые волосы, высокий лоб прорезали глубокие шрамы. Шульмейстер! О нем слышали все, но тех, кто знал его в лицо, можно было пересчитать по пальцам. Он был шпионом императора и довел искусство маскировки до таких высот, что охотившиеся за ним австрийцы каждый раз оставались ни с чем. Шульмейстер! О нем рассказывали тысячи невероятных историй. Однажды он проник в лагерь эрцгерцога в облике торговца табаком. В другой раз ему удалось выбраться из осажденного города, заняв в гробу место покойника. Утверждали, будто он, выдав себя за немецкого князя, произвел смотр австрийским батальонам и даже принял участие в заседании военного совета, сидя рядом с императором Францем II. Но теперь Наполеон доверил ему должность комиссара венской полиции.

Анри не смог скрыть своего удивления:

— При тех обязанностях, которые возложил на вас его величество, вы еще находите время на маскарад?

— Должен признать: я испытываю слабость к переодеванию, месье Бейль, однако в нем есть свои положительные стороны.

— Зачем вам понадобилось сдавать напрокат подзорные трубы?

— Я слушаю, о чем говорят люди; смотрю, кто чем дышит, одним словом — собираю информацию. Во время войны смута может нанести больше вреда, чем вражеская артиллерия.

— Это вы в мой адрес?

— Ну, что вы, месье Бейль.

— Чем же я обязан вашему визиту? Неужели я такая важная птица? Или вы хотите завербовать меня?

— Не совсем так. Вам известно, что отец барышень Краусс состоит в родстве с эрцгерцогом?

— Вы теряете время, сударь.

— Никогда, месье Бейль.

— Мадемуазель Анна Краусс думает лишь о полковнике Лежоне... — Анри тут же пожалел, что распустил язык, и постарался как-то смягчить свою оплошность. — Мой друг Лежон является адъютантом маршала Бертье.

— Я знаю. Он, как и я, родом из Страсбурга, и прекрасно говорит на языке наших врагов.

— И что с того?

— Ничего...