Когда мы уже выгрузили все боеприпасы и пулеметы на землю, один из снарядов упал в 10 ярдах от нас. Так как он попал в сыпучий песок, все осколки ушли вверх, но взрыв подействовал на нас отрезвляюще, ведь мы еще даже не приняли участия в сражении.
В этот момент один из ротных командиров, Хью, который ушел в проход с одним из своих взводов, вернулся пешком из прохода. «Что, ради всего святого, вы здесь делаете? – спросил он, по вполне понятным причинам нарушая субординацию, не позволяющую офицерам выяснять свои отношения перед подчиненными. – Вы задерживаете целую бронетанковую дивизию».
Несмотря на ночной холод, я почувствовал, что у меня на лице выступил пот, который скрыл слезы отчаяния, покатившиеся из моих глаз. Мне было трудно дышать после тяжелой работы, поэтому мне удалось скрыть дрожь в голосе, когда я сказал: «Прости, Хью, но я не мог объехать этот сыпучий песок. Для объезда не было места». В ответ прозвучало: «Какое мне до этого дело? Вытаскивай свой проклятый грузовик и поезжай туда, где ты нужен».
Он говорил таким тоном, словно думал, что я намеренно посадил грузовик в песок, чтобы не идти на передовую. На самом деле в тот момент (это никогда не повторялось потом) я бы с радостью в одиночку бросился на гренадерский танковый полк немцев. Мне показалось, что «скорпион» был подбит из противотанкового орудия и что мои «виккерсы» могли бы вывести эту проклятую пушку из строя. Бросив грузовик, я побежал по сыпучему песку и по узкой дорожке, которую проделал в нем «скорпион». Я бежал до тех пор, пока не задышал как скаковая лошадь на финише. Эти несколько секунд порыва, естественно, не могли оказать ни малейшего влияния на исход сражения, но меня задело за живое то, что Хью подозревал меня в трусости.
Хью стоял рядом с черным внушительным монументом мертвого «скорпиона», моя машина с пулеметами была позади него. Впереди маячили пешие взводы и несколько саперов; за ними был враг, окопавшийся и невидимый. Враг обнаруживал себя только очередями трассирующих пуль, которые с неправдоподобно малой скоростью вылетали откуда-то из-под земли и медленно разворачивались в воздухе, как свитки японской акварели.
Хью указал рукой на вспышку следующего выстрела противотанкового орудия, и почти в тот же самый момент что-то, похожее на пущенный с невероятной силой мяч, ударилось о землю возле танка и отскочило в воздух пылающей спиралью. Он прокричал: «Уничтожь эту проклятую пушку, пока она не попала в «скорпион» и не устроила иллюминацию на весь проход!» – «Хорошо, Хью», – ответил я.
Уверенность вернулась ко мне, я знал, что могу сейчас сделать что-то полезное. Вспрыгнув на подножку машины рядом с Хэлси, водителем, я приказал ему отъехать влево, на сотню ярдов от подбитого «скорпиона». Хью, умерив свою безапелляционность, пробормотал, что пулемет лучше протащить на руках, так как вокруг полно мин. Но я, приняв в расчет сильный орудийный огонь, махнул Хью рукой, дав ему понять, что мне ясна двусмысленность нашего положения. Мы поехали вперед, не видя перед собой ничего, кроме луны и вспышек неприятельских выстрелов, которые ободряли меня, так как давали возможность расквитаться за пережитое унижение.
Потом я почувствовал сильное сотрясение, и одновременно мне показалось, что я укусил плотную пыль. Меня так тряхнуло, что на какое-то время я потерял способность дышать. В этот момент я осознал, что мы наскочили на мину...»
К этому времени силы разминирования сильно уменьшились из-за потерь; их полковник Корбетт Уайндер доложил Робертсу, что у него остались люди только на разминирование двух проходов в поле «Февраль». На такое решение было дано согласие, и час игрек начала наступления на поле «Февраль» был назначен на половину шестого. На правом фланге минерам не удалось дойти до поля; на левом фланге задача была выполнена, но по ее завершении саперы попали под сильный неприятельский огонь. Когда занялся рассвет и стала ясна невозможность проделать проходы в минных полях днем, саперы были отведены в тыл. Один «скорпион» был подбит и брошен на минном поле на виду у противника.