Битва русских с кабардинцами

Часто, когда уже Победоносцев совершенно почти выздоровел от ран, удалялся он с Селимой в прелестнейшие места их владения, где, походив довольно и набрав ягод или нарвав пахучих цветов той страны, они садились близ кристалловидного родника, под тенью густых дерев, при пении птичек, завтракали взятыми с собою запасами и запивали из сладкого кубка сею прекрасною водою. Селима плела венки и, украшая ими голову Победоносцева, мило улыбалась, называла его милым своим героем и целовала так нежно, что у него билось и трепетало, как юный цветок во время сильной бури, и как бы хотело перелететь в грудь прекрасной княжны и там сделаться соседом ее сердца. Он также связывал букет из разных цветов и, толкуя Селиме символический их смысл, прикалывал оный к ее груди, и Селима, алея как роза, с томным вздохом, преклонив свою голову к груди Победоносцева, пристально смотрела на его пламенеющие щеки и страстные взоры, белой своей маленькой и полной рукой разбирала кудри на гордом челе его и улыбалась.

Победоносцев открывал в юной княжне с каждым днем новые достоинства. Исключая разительной красоты ее, она имела оборотливый и прозорливый ум, нежное сердце, чистую и невинную душу ребёнка. Она имела прекрасный голос и пела с выразительностью и чувством русские песни и оперные арии, которым научил ее Победоносцев.

Пляски своего народа, весьма трудные, ибо они начинают и кончают их все на одних пальцах и перелетают, так сказать, с места на место на больших пространствах, — знала в превосходной степени. А об ее рукодельях нечего и говорить: все, что только есть труднейшего в вышиванье, плетенье и тканье, в этом никто не мог сравниться с нею. Победоносцев был для нее всего драгоценней. Он столь же страстно любил ее, но никогда из уст скромного юноши не вырывались слова, могущие оскорбить невинность юной красавицы.

Он не мог на нее налюбоваться и дышал одной ею. Селима уже более не говорила ему о принятии их веры, ибо сама сделалась христианкой. Часто она спрашивала друга своего: „Чем должна кончиться любовь их“?

И Победоносцев, смягчая разговор и скрывая свои настоящие виды, отвечал, что если отец ее откажет ему в ее руке, то у него останется одно средство — умереть!

И Селима со слезами упрекала его в жестокости и неблагодарности и говорила ему, что, оставшись после него сиротой, она также умрет с отчаянья.

Тогда Победоносцев, целуя Селиму в прелестные уста, вновь произносил клятву любить ее и принадлежать ей до гроба и тем ее успокаивал.

Так протекли для них шесть недель, как шесть минут.

Кабардинцы, разбитые по многих сражениях российскими войсками, чувствуя невозможность продолжать далее войну, избрав богатейших, знатных и разумных послов из своего парода, в числе которых князь Узбек представлял по опытности первое лицо, отправили к главнокомандующему Кавказским корпусом, с богатыми дарами, для просьб пощады и мира.

Сей добрый начальник, уполномоченный самим государем, с удовольствием принял их предложение, после нескольких часов совещания в совете, где начальники дивизий, бригад и полков находились, поставлены были пункты мирных условий, по коим кабардинцы обязывались заплатить россиянам за все убытки, прежде и ныне им причиненные, приняв вновь присягу на верность к престолу Российскому и дать двенадцать аманатов, до исполнения их обещаний служащих верною порукою за народ кабардинский. Пленных с обеих сторон возвратить; без замедления прекратить все неприятельские действия с обеих сторон и доставить в отряд российских войск условленное количество скота и хлеба.

Посланные от кабардинского парода, обласканные и щедро одаренные главнокомандующим, с благодарностию к нему и с радостию в сердце возвратились к своим, ждавшим их с нетерпеливостию, которым и объявили все статьи мирных условий, ими с россиянами постановленных. Шумный призыв Аллаха и Магомета пронесся в стане кабардинских воинов. И они с восхищением отправились в свои жилища.

Кабардинцы в тот же день привезли наложенную на них дань деньгами и доставили назначенное количество хлеба и скота, присовокупив к сему еще рису и пшена с коровьим маслом и сыром для всего отряда, чтобы русские воины помнили их добродушие и услужливость.

Уполномоченные от кабардинского народа послы приняли, в верности и на подданство вновь к Российскому престолу, присягу и вручили из самых знатнейших кабардинцев двенадцать аманатов.

Таким образом окончилась битва русских с кабардинцами, стоящая с обеих сторон кровопролития и смерти многих самых лучших воинов.

В российском отряде для торжества заключенного мира продолжалась несколько часов пушечная пальба и из многих орудий, при громогласных криках „ура!“, а у кабардинцев ружейная стрельба, игра на трубах и бубнах, с громкими криками радости о возвратившихся в свои мирные убежища.

1840[1]

Николай Ильич Зряхов

(1782 — ок. 1846 гг.).