Битва трех императоров. Наполеон, Россия и Европа. 1799 – 1805 гг.

Письма Кутузова можно поистине привести в качестве примера дипломатического искусства. Внешне ни единым словом он не высказал порицания политике Александра I и его министра. Русский генерал «просто» сообщал министру иностранных дел и послу важную информацию. Более того, соблюдая все правила этикета и субординации, он не стал писать об этом царю. Хотя до этого он сообщал Александру обо всех даже малозначительных делах Подольской армии. Так, буквально за три дня до этого Кутузов информировал царя даже о том, что в Нарвском мушкетерском полку «полковник Черемисенов не старался о починке обоза и не подковал в свое время полковых лошадей»[447]. Весьма странно выглядит на фоне сообщений о несвоевременной ковке обозных лошадей отсутствие письма царю с важнейшей политической новостью.

Кутузов прекрасно понимал, что сообщать подобные вещи напрямую Александру – значит только еще больше раздражать его. Осторожный полководец предпочел говорить с теми, кто влияет на решения царя. Он указывал на то, что рассчитывать на нерушимый союз с австрийцами в подобной ситуации более чем проблематично. А заодно намекал на то, что Наполеон никоим образом не желает войны с Россией и испытывает по отношению к русскому императору самые теплые чувства.

Движение армий вдоль долины Дуная

Эти соображения Кутузова не вызовут никакой реакции со стороны министра иностранных дел, но для злопамятного Александра послужат, вероятно, еще одной причиной ненависти к выдающемуся полководцу.

24 октября, когда Кутузов писал донесения министру и послу, им были отданы приказы о начале отступления русских войск вдоль по долине Дуная в сторону Вены – официально речь шла об отходе на Линц (в 100 км к востоку от Браунау). Полки должны были выйти из Браунау в шесть утра 25 октября, а тяжелые обозы – в совершенной ночи в четыре утра. Всем тем частям, которые еще не присоединились к армии, было отдано распоряжение оставаться на своих местах, дожидаясь подхода главных сил.

Федор Глинка описал этот день в своем дневнике: «Какое волнение! Весь город в тревоге, жители в слезах и в отчаянии… генерал Макк, отпущенный на честное слово, прибыл в Браунау и объявил главнокомандующему, что вся австрийская армия, стоявшая при Ульме, разбита и забрана в плен; остатки сей несчастной армии, потеряв знамена и честь, некоторые даже без ружей и без амуниции, бегут через Браунау и рассеиваются в Австрии. Солдаты наши в недоумении; им велят отступать; но что делать?.. Россия и помощь далеко от нас; должно отступать; завтрашний день до рассвета оставим Браунау»[448].

Уже на марше Кутузов получил замечательный совет от императора Франца: «Избегать поражений, сохранять войска целыми, невредимыми, но удерживать его на каждом шагу, давая время явиться на театре войны эрцгерцогам Карлу и Иоанну и шедшим из России корпусам»[449].

Императора Франца, конечно, понять можно – оказавшись почти против воли в катастрофической ситуации, он, разумеется, меньше всего желал видеть, как по улицам его столицы маршируют наполеоновские полки. Но, с другой стороны, зная о слабости армии Кутузова, он понимал, что требовать от него дать генеральное сражение французам – это поистине самоубийственное решение. Поэтому он желал двух несовместимых между собой действий: с одной стороны, удерживать неприятеля «на каждом шагу», а с другой – «избегать поражений, сохранять войска целыми».

Кутузов, как всегда вежливо, отвечал, что он очень ценит доверие императора и необычайно благодарен ему за ценные указания. «Я убежден в необходимости следовать присланному мне операционному плану», – писал он. Однако тут же добавлял фразу, которая перечеркивала все дипломатичные любезности: «Если мне оспаривать у неприятеля каждый шаг, я должен буду выдерживать его нападения, а когда часть войск вступает в дело, случается надобность подкреплять их, от чего может завязаться большое сражение и последовать неудача»[450].

Поэтому, даже и не пытаясь изобразить подготовку к обороне, русская армия скорыми маршами шла строго в обратном направлении по той же дороге, по которой она форсированными маршами пришла в Браунау. Погода опять испортилась, и начались беспрерывные дожди, на смену которым скоро пришел мокрый снег и слякоть. Дороги были разбиты, пехота, конница и обозы завязали в грязи.

Разумеется, что моральный дух армии при всей ее доброй воле не мог оставаться на прежнем уровне. Вообще всегда отступающая армия имеет склонность ворчать, быть недовольной своими командирами, а уж тем более когда к этому добавляются трудные погодные условия и усталость. Русская армия не являлась исключением, и уже на четвертый день тяжелого перехода Кутузов вынужден был констатировать не самое лучшее состояние вверенных ему войск. «…большая часть нижних чинов, хотя и в силах были следовать за полком, но из лени и послабления ложились по дороге большими кучами единственно для грабежа и разорения ближайших селений. Наиболее оказалось таковых в Московском и Подольском полках…»[451]