Битва у Триполи

Как тяжелая бронзовая блевота, с громким шумом колес и разъяренных гневных голосов, под щелканьем остервенелых кнутов, батарея вышла из тропинки, усаженной колючими кактусами, которые примешивали свои могучие и сильные растительные судороги к волнистому валу лошадей.

Длинные, монументальные лошади с широкой грудью, с квадратным крупом и с прекрасными глазами сицилианок, вы вдыхали в это утро опьянение ломбардского сена, и ваше гордое, сардинское ржание силилось без сомнения крикнуть великое слово:

— Италия! Италия!

Я обожал вас, в вашем диком порыве, в то время, как под хлещущим гневом артиллеристов вы яростно как будто метали гарпун в глубину песков, ища утеса, чтобы взобраться и поднять на откос траншеи красноречивый рот битвенных ораторов.

Вот это ораторы, вот это настоящие речи! Кровью, а не словами, кровью обильно поливает землю тело убитого артиллериста и дает боевое крещение первой пушке, с вытянутой шеей, наведенной на неприятеля, который находится в ста метрах.

Прекрасное плотоядное животное управляется, по-видимому, самым великолепным укротителем. Это лейтенант Скарпетта. Гибкая, стройная и мускулистая фигура. Уверенным и свободным жестом Скарпетта наводит пушку.

— Вы перестанете у меня копошиться, как гады!.. Трубку на ноль! Я вас угощу картечью!

С наклонившимся телом, нагнув голову вровень с краем пушки, он наводит орудие, потом отделяется от лафета, выпрямляется с развязностью и непринужденной осанкой биллиардного игрока, желающего посмотреть на свой удар.

— Огонь! Готово! Ну-ка, приналягте сильнее, ребята! Проклятая скотина! это животное зарывается в песок при каждом отступлении!

Вот каким образом лейтенант Скарпетта, карамболируя десять раз кряду катящиеся, надвигающиеся, близящиеся массы неприятельских рядов, позволил битве перевести дыхание и отдохнуть.

Вне траншей, за приливом и отливом арабских масс, белеющий океан пустыни кипел под ливнем наших пуль, словно просеваемых сквозь огромное сито.

Огромный котел с неизмеримым варевом; безумное ныряние жаб… Шрапнели Скарпетты, поставленные на удар, прыгали рикошетами, как плоские камни, растрепывая розовые и позолоченные локоны песков.

За тысячу метров от меня, вдоль зубчатой дюны, двигалась пестрая масса выгнутых крупов и грив, вся испещренная черными фесками. Моментами ее можно было принять за грабеж большого склада разноцветных шелковых тканей.

Поразительная, изумительная прозрачность атмосферы позволяла мне видеть, как на горизонте рыжеватая волнистость пустыни покрывалась серыми язвами и длинными колоннами черноватых насекомых, спокойные движения которых поражали и изумляли радом с ужасным, колеблющимся волнением шрапнелей.

Эти последние разрывались во множестве, в бесконечном количестве, в небесной лазури; о, клоуны, одетые в серебро, клоуны, открывающие свои объятия и прорывающие без устали и без передышки обручи дыма, один за другим, в этом звучном цирке!

Однако, тем временем солнце, еще невидимое на высоком плоскогорий Гебеля, кинуло свои первые лучи, два: из голубого и фиолетового золота, — на крышу смолистых облаков.

Оба луча, мягко склонясь, нежно опустились. За ними последовали другие, скользя, как нежные змеи, змеи из хризолита, на зернистую гущу арабов, с холма на холм.

Эти гибкие и пышные луч и мало-помалу становились музыкальными струнами свежей атмосферы и уже звенели и звучали под торопливым, поспешным пиччикато пуль.

Кто же, о, кто же так хорошо настраивал грубые шумы и взрывы сражения, кто соединил их с раздирающими и сладкими воркованиями африканских горлиц?

Огромная симфония переходила из минорного тона ночных ветерков в мажорное церковное пение пушек, которые вдруг, казалось, изрыгали и выплевывали солнце.

Когда я инстинктивно поднимал голову, я слышал, конечно, пули, но пули влюбленные, чье идиллическое щебетание примешивалось к чириканью воробьев на ветках. Никогда мое ухо не было более счастливым и внимательным, чем теперь, когда мне приходилось отличать настоящих птиц от иллюзорных.

Они щебетали взапуски на громком басе пушек. Необузданная пальба или приступ ястребов, которые дырявят ударами своих клювов дрожащую кору пальм?..

Не видя, мы мрачно чувствовали, как над нами и через нас, сильно задыхаясь, перелетали турецкие шрапнели. Наши глаза напрасно искали стальных мошек, которые оглушали нас своим жужжанием.

Сомнительное дыхание акаций окуривало битву. Душистые грезы фруктовых садов, которые спали там, у Триполи, счастливые тем, что зелены, сыры, жирны и теплы: эти сады отстраняют усталым жестом раздражающие пули мягкой мухогонкой своих пальм.

6. Великая симфония гранат

Тем временем солнце грызло во всю мочь вкусное и лакомое тело ярко-красных облаков, кости которых рассыпались на шафрановом Гебеле.