Битва у Варяжских столпов

Против этого вывода был вынужден выступить даже М.П. Погодин, которому посвященная скандинавскому влиянию часть статьи Сеньковского, весьма понравилась^{648}. Однако когда за защиту русского имени берутся норманисты, получившийся результат мало чем отличается от самых гнусных пасквилей. Сам М.П. Погодин считал славян водой, а норманнов — каплей вина, давшей этой воде окраску. Под стать этому была у него и вся концепция русской истории: «Норманны, по Погодину, — чужие люди и с чужими для нас началами — создали нашу государственность. Удельные князья испортили их строение и чуть не загубили его. Московские князья при содействии татар возобновили и утвердили глубоко в народной жизни это государственное строение. Но и в Московском средоточии оно слабело и расшатывалось. Петр I при содействии иноземцев опять укрепил, усилил это здание, но не переставая быть русским»^{649}. Показательно и другое требование О.И. Сенковского, адресованное им задним число Н.М. Карамзину, «оставить корнесловный патриотизм» и считать себя не «так называемым» славянином, а их покорителем, гордым скандинавом. Читая сочинения значительного числа прошлых и нынешних норманистов, невольно возникает впечатление, что призыв О.И. Сенковского был принят многими из них как прямое руководство к действию. Что же касается требования к русским историкам не любить свою страну, то этот завет восходит еще к немецким норманистам. В одном своем письме Миллер так описывает свой взгляд на обязанности историка, объясняющий его выбор в преемники Шлецера: «Обязанности историка трудно выполнить. Он должен казаться без отечества, без веры, без государя. Я не требую, чтобы историк рассказывал все, что он знает, ни также все, что истинно, потому что есть вещи, которых нельзя рассказывать и которые, может быть, мало любопытны, чтобы раскрывать их пред публикой; но все, что говорит историк, должно быть истинно, и никогда он не должен давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести»^{650}. Стоит ли удивляться, что его выбор пал на А.Л. Шлецера, который «считал за ничто физическое отечество; привязанность к нему он сравнивает с привязанностью коровы к стойлу»^{651}. В этом же духе немецкие норманисты выдрессовывали и своих туземных последователей.