Битва в пути

— Не под силу? — с гневным презрением перебил его Вальган. — Да вы еще не пробовали! Дело не в том, что «не под силу», а в том, что вы силу жалеете! Себя бережете! Начальником цеха, конечно, поспокойнее… А мы все здесь не хотим спокойной жизни? Я когда езжу поездом, на каждую будку путевого обходчика смотрю с завистью. Соскочил бы с поезда, поселился бы где-нибудь у черта на куличках! Лес, ружье, огород, пенсия! Живи, береги свое здоровье… Однако не соскакиваю!

— Каждый хорош на своем месте, — не глядя на Вальгана, сказал Бахирев.

— А вот, по-моему, я уж очень был бы хорош на месте путевого обходчика… Думаете, мы все не видим, что такое наш завод? Если хотите — это продукт стремительности нашего развития. В нем одном отпечатки трех эпох! Да, да! Наша мрачная чугунка построена по чертежам и образцам капиталистических заводов. Модельный — это уже переход к социализму! А наш сборочный, наши автоматические линии, наши парки, наш Дворец культуры — это уже социализм. Есть у нас такие рабочие, как фрезеровщик Сугробин, — это социализм. А есть и пьяницы и даже ворюги — такие пережитки капитализма в сознании, что хуже некуда. А рубцы войны? На темных стенах кузнечного полоса светлого кирпича — заметили? В этом месте стена была разрушена… И теперь — как шрам на теле завода. Думаете, мы всего этого не видим? Только не трусим, — не нудим, не дезертируем, — трудимся!

Он был прав. Но Бахирев смутно ощущал странную легкость в словах директора. Нетерпимо миролюбивым представлялось Бахиреву соседство противоположностей, описанных Вальганом, и хитрое это миролюбие настораживало, заставляло упорно твердить:

— Семен Петрович… Ваше право ругать… Ругайте, но отпустите…

— Я вас отпущу. А что будет с заводом? Отпустить вас — самому опять в Москву ехать, опять искать, опять просить у министерства… Кто я, по-вашему, мальчик? — снова повторил он. Бахирев молчал. — Кто вы, по-вашему? — с еще большей силой спрашивал Вальган. — Коммунист? Вам доверили большую работу! А вы даже не попытались справиться — и сразу лапки вверх: «Не справлюсь!» И это в такие дни!.. Миллионы наших людей сейчас напрягаются до предела, чтобы восполнить утрату. А. вы… Ваше дело — положить все силы, чтобы справиться… А если вы не справитесь, то уж нашим делом будет снять вас как несправившегося. Все силы для того, чтобы оправдывать доверие! Вот в чем честность! Вот каким должно быть партийное поведение. А вы…

Вальган закурил, подошел к окну, толчком открыл форточку, постоял под весенним ветром, пуская дым. Потом обернулся к Бахиреву и сказал совсем спокойно и властно:

— Я этот разговор забыл… И тебе советую не напоминать… Ступай… Работай…

Бахирев вышел от Вальгана с чувством мальчишки, которого только что выпороли. Завод представлялся ему ловушкой, в которую он попал по неосторожности. «Никуда не денешься, придется работать», — думал он, шагая заводским двором.

Ночная прохлада освежила голову. Волглый, тяжелый ветер непрерывно дул с реки. Что-то влажное и холодное, густое падало с высоты. Оно то ложилось на землю мутно-белым, быстро тающим месивом, то крыло асфальт влагой. В тумане и ветре широкая колоннада ворот была освещена ярко и чисто. Гирлянды фонарей висели арками. В свете фонарей отчетливы были чугунные ограды ближних бульваров, очертания цветочных ваз на бульварных тумбах. Разноцветные огни, играя, бежали по краям больших стендов у входа. Здесь, у ворот, помещались два самых больших портрета — юноши и девушки.

«Вот же он! — Бахирев узнал лицо фрезеровщика. — Никакая не сберкасса, конечно! Здесь, а не на плакате я его видел. Кто же он? — Он подошел к портрету и прочел подпись: — «Сергей Сугробин… передовик, рационализатор…» Но что его носит по цехам?»

За притихшими бульварами слышался гул машин и голоса. Там, на обкаточной площадке, шла жизнь. Откуда-то из земли, очевидно из обмывочных шлангов, поднимался пар, он опалесцировал в свете цветных фонарей, менял очертания и окраску. И этот феерический, меняющийся отсвет, и ночная мгла, и ветер, и гул машин, и суета людей — все смешалось в одну, ни на что не похожую картину…

«Придется осваивать… Но где же концы, где начала? — снова и снова мысленно перебирал Бахирев. — Многотонные тракторы — и пара легоньких плугов. Первенство завода— и эта отчаянная себестоимость. Зовущая речь Вальгана — и эти затравленные, обезьяньи глаза конструктора. Эти непривычные противоречия и это хитро-миролюбивое отношение к ним. Как это может совмещаться? Где концы, где начала? И как разобраться в этом? Как я начну? Что я смогу? И зачем занесло меня сюда?»

Он тоскливо оглядел заводской двор. На обкаточной площадке по-прежнему пар бил из земли, и в его феерическом, изменчивом отблеске проползали неуклюжие, слепые, безглазые тракторы.

ГЛАВА 3. БОЛЬШИЕ ГЛАЗА

Даше снилось, что все поднимаются, все растут на тонких ножках дымчатые лесные колокольчики, и путаются в сосновых ветках, и звенят, звенят чистыми тонкими голосами, звенят, словно требуют: «Пусти… пусти… пусти…»