Битва в пути

— Знаешь, что такое люди для Бликина? Кнопки! Нажал — сработай! А думать — ни-ни! Ему от всяких передовиков, новаторов, талантов одно неудобство. Они же и сами думают и других заставляют! Без них же Бликиным спокойнее! — Чубасов снова разгорячился, и Люба-большая забеспокоилась:

— Разволнуешься — не заснешь. А ты завтра должен быть в лучшей форме. Да и Любке-маленькой уже спать пора, а она лежит себе да таращится! — Бережным и гибким движением она взяла ребенка на руки и поднесла к Чубасову. — Попрощайся, дочка, с папой. Скажи папе: «Спокойной ночи».

— Ап… — Девчонка клешней растопырила пальцы и неловко пыталась ухватить отца за щеку, за губу.

Чубасов притих, покорно подставил ладошке ребенка постепенно смягчившееся лицо.

Ничего особого не произошло за эти короткие часы в доме на улице сталевара. Но во всем — в улыбчивом взгляде Чубасова, в согласии детей, в праздничности вечернего застолья, — во всем этом отчетливо увидел Бахирев любовный, напряженный труд женщины. Какое неутомимое материнское внимание к внутреннему миру семьи нужно для того, чтоб и мгновенно понять опасность мальчишеского спора об отцовских машинах, и дать мужу точный совет в важном деле, и вот так, вовремя, как раз в нужную минуту, положить в руки разгорячившегося отца этого успокоительного, как солнечный луч, ребенка. Ничто здесь не пришло само собой. И никогда ничто подобное не придет в тот дом, где нет вот такой женщины. Не придет и в тот дом, где нет вот такой ничем не омраченной ясности… Бахирев давно примирился с тем, что этого не могло быть с Катей. Но сегодня он впервые со всею отчетливостью увидел — этого не будет и с Тиной. Да и нет уже на свете прежней, легкой и ясной Тины…

Чубасов ходил по комнате, а Рославлев следил за ним веселыми глазами.

— Ты бы и в обком в этакой в пунцовой рубахе. На ринг!

Прощаясь, Бахирев неуклюже ткнулся губами в худую руку хозяйки. Чубасов удивился: — Вот они, бегемоты, на что способны!

— В первый раз… — неловко и скорбно сказал Бахирев.

Чубасов вышел проводить его до калитки. Он шел молча. Его, как и всех, привели в замешательство и несвойственный Бахиреву поступок и неуместная горечь слов. Чтобы вернуть на прощание боевой и душевный настрой дружеской беседы, Бахирев пытался шутить:

— Скажу я тебе, ох, и ответственная это история — жить на своей фамильной улице!

— Перед кем ответственная? — спросил Чубасов.

— Да хоть бы перед соседями. И тротуарчики надо чистить да посыпать, и елки выращивать — одним словом, не ронять своей фамилии, соответствовать своему положению.

Чубасов засмеялся в ответ и передразнил:

— А я тебе скажу: ох, и ответственная это история — жить в Советском Союзе! Не перед соседями ответственность — перед человечеством. И технику надо совершенствовать, и самим совершенствоваться —: одним словом, не ронять своей фамилии, соответствовать своему положению!

ГЛАВА 27. ВАЛЬГАН МЕНЯЕТ ЛИЦО

От Чубасова Бахирев, не заходя домой, пошел на завод. До начала смены оставалось еще около часа, но ему тяжело было после чубасовского дома идти в свой.

В кабинете Рославлева было пусто. Он сел за свой стол, вынул материалы по очередным испытаниям, но смотрел на них не видя. Внезапно на всю комнату прозвучало полнозвучное, дружески властное:

— Дмитрий Алексеевич! Ты в кабинете?

Бахирев вздрогнул и оглянулся на заводской селектор. Вальган?! Не может быть! Что надо Вальгану от сменного инженера, оставленного на заводе вопреки директорской воле?

— Мне сказали, что ты у себя, Дмитрий Алексеевич! Вальган. Только Вальган мог вот так, одним бодрым голосом, сразу завладеть всей комнатой. Но говорил не сегодняшний, а тот, канувший в вечность Вальган, который когда-то посылал в подарок огненные цветы кактуса. Бахирев все еще не откликался, и Вальган позвал в третий раз:

— Отзовись же, Дмитрий Алексеевич! Ты меня не слышишь? — Голос звучал еще дружественнее, еще призывнее.

В комнате явственно витал призрак былого Вальгана.

— Я слышу.

В ответ на скрипучие слова все тот же вольный раскат бархатного, ласкающего баритона:

— Зайди сейчас, если сможешь. «Зачем я ему?»

Вальган стоял у стола. На стук Бахирева он обернулся и со своей великолепной, всепобеждающей улыбкой указал ему на листы бумаги. Это была санкция министерства на новую автоматическую линию для моторного цеха.

— Только что получил. С ночной почтой.

Нет, Бахирев ошибся. Прежний Вальган никогда не умирал. Он жил во плоти и крови, исполненный обычной энергии и самого естественного дружелюбия, горячеглазый, белозубый Вальган. И Бахирев почувствовал: несмотря на пережитое, помимо воли, помимо сознания, что-то в нем самом откликается на дружественный призыв. «Не поддавайся враз! — предостерег он себя. — Не враз! Почему о новой линии вдруг мне, а не Рославлеву?»

— Садись же, садись!