Офицер, раненный в живот, сидел, прислонясь к лафету разбитого орудия, зажимал рану рукой и с неприязнью рассматривал приближающуюся колонну. Жуткие боли не мешали ему выказывать презрение к «ордам монгольских захватчиков», безнаказанно марширующим по его цивилизованной стране. Свободная рука шарила по траве, фриц приподнял автомат, пытался навести дрожащей рукой. Из колонны прозвучал одиночный выстрел – офицер обмяк, из дырочки во лбу заструилась кровь…
18-я и 20-я воздушные армии били все сильнее. Командующий артиллерией генерал Казаков выдвигал вперед дивизии артиллерийского прорыва. Батареи тяжелых орудий, включающие 152-миллиметровые и 203-миллиметровые гаубицы, беспрерывно вели огонь. Пространство между Берлином и стыком противоборствующих сторон сжималось, превращаясь в мясорубку. Все полевые лазареты в ближайшем германском тылу были переполнены ранеными. Врачей не хватало, кончались обеззараживающие препараты, не было воды. Освещение в немецких лазаретах вырабатывали динамики, прикрепленные к колесам велосипедов. Солдат с тяжелыми повреждениями уже не оперировали, занимались лишь теми, чьи ранения не были смертельными и позволяли быстро встать в строй. По госпиталям и лазаретам бегали офицеры с предписанием – формировать команды из легко раненных военнослужащих и немедленно отправлять на боевые позиции. Лютовали команды СС и полицейских батальонов – дезертиров ловили и безжалостно вешали на деревьях вдоль дорог.
Во всем этом было что-то нереальное, апокалиптическое. Маршевые колонны штрафного батальона шли по редкому лесу, готовые рассыпаться в наступающие шеренги, а по обочинам дороги на деревьях висели люди. Их было много, отчаянно много. Большинство несчастных было в форме вермахта, но попадались и гражданские, и мальчишки из гитлерюгенда… Солдаты отвернулись, проходя мимо худенького светловолосого паренька лет шестнадцати; в его глазах застыл ужас, а тело было скручено, словно штопор – он умирал мучительно, неохотно, цепляясь за последнюю каплю кислорода. На груди у повешенного болталась табличка. Подобные знаки, отпечатанные явно типографским способом, висели и на многих других казненных.
– Что там написано? – тянули шеи солдаты.
– «Я был трусом», – перевел Максим.
– Станешь тут трусом… – беззлобно бурчал Богомолов. – Мы сами в сорок первом как только в штаны не делали… Делали, делали, не спорьте, все прекрасно это помнят.
Сгущались сумерки. До городка Хайзенхольц, который планировалось отобрать у немцев к восьми вечера, оставалось несколько километров. Дорога сузилась, по обеим сторонам теснился густой лес… И на каком-то участке батальон уперся в непроходимую баррикаду из искореженного металла. Колонна немецкой техники несколько часов назад попала под огонь «катюш». Вырванные с корнем деревья, изломанные стволы, перепаханная воронками земля. Страшное месиво из разбитой, раскуроченной техники – легковые машины, бронетранспортеры, грузовики, легкие танки, санитарные фургоны. Все переплелось в одном винегрете – переломанная обгоревшая сталь, фрагменты деревянных бортовых конструкций, разбросанные вещи, окровавленные трупы, части тел, клочки одежды, чемоданы. Опрокинутая техника валялась вдоль обочин – видимо, выжившие после первого удара пытались спастись, развернуть машины или убраться подальше в лес. Солдаты разбегались, но удар гвардейских минометов был страшен – повсюду бугрились мертвые тела.
Реактивные установки не оставляли немцам ни малейшего шанса. В тот же вечер залпы «катюш» накрыли деревню Вульков, к которой немецкое командование подтягивало подкрепления – танковый полк 56-го корпуса генерала Вейдлинга, разведывательный батальон дивизии СС «Нордланд». Практически все дома в Вулькове были переполнены ранеными и уставшими немецкими солдатами. Подошедшие части готовились к маневру, но еще не покинули деревню. Реактивные снаряды прилетели внезапно. Деревня вспыхнула как соломенный стог. Взлетали в воздух дома, танки, грузовые машины, вспомогательная техника. Между домами метались солдаты, обезумевшие от страха и боли. Практически вся готовая к контрудару боевая техника была перемолота снарядами.