Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

После соединения передовых отрядов Брэдли с русскими где-то в районе Эльбы вторая и третья части большого плана предусматривали быстрое продвижение вперед обоих флангов. Удар в направлении на север должен был изолировать Данию, а удар в южном направлении должен был привести к захвату западных и южных горных районов Австрии. Во время начальной фазы наступления центральной 12-й группы армий под командованием Брэдли 6-я группа армий на юге (в составе 7-й американской и 1-й французской армий. – Ред.) и 21-я группа армий слева (севернее) в общем и целом должны были поддерживать главный удар Брэдли и одновременно стремиться продвинуться как можно дальше вперед по направлению к своим конечным целям.

С другой стороны, Брэдли, как только справится с поставленной перед ним задачей в Средней Германии, должен был поддержать Монтгомери [21-я британская группа армий] на севере и Деверса [6-я американская группа армий] на юге, в то время как те завершали последние фазы своего запланированного наступления.

С этим общим планом был ознакомлен и генералиссимус Сталин».

Англичане были рассержены действиями американцев. За посланием Черчилля президенту Рузвельту последовал меморандум генералу Эйзенхауэру, в котором британский премьер еще раз подверг критике американский оперативный план:

«Что касается меня, то должен сказать, создается такое впечатление, что смещение направления главного удара далеко на юг наряду с выводом 9-й американской армии из состава 21-й британской группы армий может так сильно растянуть фронт Монтгомери, что он будет не в состоянии выполнять первоначально предписанную ему наступательную роль при дальнейшем сохранении вражеского сопротивления. Я не знаю, какое мы получим преимущество, если не будем форсировать Эльбу. Если сопротивление противника ослабнет, чего вы, очевидно, ожидаете и что вполне может произойти, почему мы не должны форсировать Эльбу и продвинуться как можно дальше на восток? Поскольку русские южные армии уже входят в Вену и почти наверняка займут всю Австрию, это явилось бы важным политическим противодействием. Если мы сейчас добровольно уступим им еще и Берлин, хотя он находится в пределах нашей досягаемости, то это лишь укрепит их убежденность в том, что они добились всего в одиночку. …

Кроме того, лично я не считаю, что Берлин утратил свое военное, а тем более политическое значение. Падение Берлина оказало бы сильнейшее психологическое воздействие на способность немцев к сопротивлению на всей территории рейха. Пока Берлин держится, многие немцы считают своей обязанностью погибнуть в бою. По моему мнению, взятие Дрездена и соединение с русскими войсками в его окрестностях не принесет большой выгоды. Переведенные на юг подразделения германских министерств могут быть очень быстро продвинуты еще дальше на юг. Однако, как мне кажется, пока над Берлином развевается немецкое знамя, он, безусловно, представляет собой главный центр рейха.

Поэтому я предпочел бы, чтобы мы придерживались прежнего, выработанного при форсировании Рейна плана, а именно: чтобы 9-я американская армия, оставаясь в составе 21-й британской группы армий, продолжила наступление по направлению к Эльбе, а затем двигалась на Берлин. Это никоим образом не помешало бы вашему крупномасштабному наступлению в центре Германии, к которому вы сейчас с полным основанием приступаете вслед за блестящими операциями ваших армий на юге от Рурского промышленного района».

Активность Черчилля в вопросе наступления на Берлин осталась без последствий. О политической ошибочной оценке американцев пишет и Монтгомери:

«Мы потеряли Берлин уже в августе 1944 года, когда после победы в Нормандии так и не разработали разумный оперативный план.

Американцы никак не могли понять, что мы ничего не выиграем, если одержим победу с военной точки зрения, но проиграем войну политически. Последствия такой странной позиции мы вынуждены были испытывать со дня германской капитуляции и продолжаем испытывать их по сей день. Война – это инструмент политики. Как только становится ясно, что ты ее выиграешь, политические соображения должны влиять на ее дальнейший ход. Уже осенью 1944 года мне стало ясно, что та манера, с какой мы подходили к решению конкретных проблем, будет иметь далекоидущие последствия и в послевоенный период. Тогда у меня сложилось впечатление, что мы делали все, чтобы «испортить» дело, – и я убежден, что мы его испортили!»

В своих мемуарах Эйзенхауэр объясняет позднейшие разногласия с британцами по вопросу взятия Берлина недостатком информации: «У меня не было возможности узнать, из каких соображений он [Черчилль] исходил в действительности, во всяком случае, его протест положил начало активному обмену телеграммами».