Битва за Берлин. В воспоминаниях очевидцев. 1944-1945

День спустя я искал какое-то учреждение. Сегодня не так-то просто ориентироваться в Берлине. Бомбы союзников способствуют постоянным переездам и перебазированиям в другое место, закрывается проезд по отдельным улицам, исчезают дома и целые проспекты. Нет, совсем нелегко добраться до желаемой цели. Я блуждаю среди руин и огромных куч строительного мусора, прохожу мимо плакатов, которые призывают к «народным пожертвованиям», угрожают мародерам немедленной смертью через расстрел на месте или предупреждают о разбросанном вокруг крысином яде.

Я обращаюсь с вопросом к одетой в мешковатую форму служащей имперской железной дороги, которая выходит из импровизированной народной кухни.

«Я не знаю», – на берлинском диалекте отвечает она и тут же скрывается за ближайшим углом улицы, где когда-то стоял известный универмаг.

Мимо проходят люди, парами, группами, мужчины, женщины. Они разговаривают по-итальянски, по-голландски, по-французски или на языках, которые мне незнакомы. Но главным образом они говорят по-русски: однако русские разговаривают друг с другом тихо, понизив голос, словно опасаются, что их могут подслушать. На их широких лицах не видно даже тени улыбки: нельзя сказать, что они серьезны, скорее апатичны, эти одетые в лохмотья восточные рабочие с вечно голодными взглядами, женщины в необычных платьях и платочках на голове, «сотрудники», которые причисляют себя к людям высшего сорта и носят пальто на меховой подкладке. Из-за угла появляется унтер-офицер вермахта. «Мое спасение, – думаю я, – уж он наверняка понимает по-немецки». Я преграждаю ему путь.

«Извините», – обращаюсь я к нему, но самое важное так и не успеваю спросить, так как, бросив на бегу «Ничего не знаю», он уже исчезает за следующим поворотом.

Вечером я сижу с несколькими немцами в фойе гостиницы. Беседа вращается исключительно вокруг русского наступления на «крепость Германию» и вокруг все еще сохраняющейся непосредственной угрозы столице рейха. В разговоре сквозит озабоченность: отдельные слова и интонации звучат как конвульсии крайне напряженных нервов. Среди моих собеседников есть хорошие знатоки России – некогда они сумели поставить русскую экономику на службу германской военной машине.

«Наступление большевиков ужасно, согласен, – заявляет один из них. – Но будьте уверены, в подходящий момент мы исправим положение, раньше это нам всегда удавалось».

На лацкане его пиджака поблескивает партийный значок, поэтому он говорит «большевики» и согласно предписанию старается быть оптимистом.

Остальные отличаются меньшим оптимизмом, они не носят значок нацистской партии, и у них есть все основания в осторожных выражениях формулировать свои взгляды и опасения.

«Я ничего больше не понимаю, – разочарованно говорит довольно упитанный господин, предлагая мне крымскую сигарету. – Ведь победа была у нас уже в кармане, видимо, кто-то оказался несостоятельным и не справился с поставленной задачей».

Бывший служащий с некоторых пор уже не исполняющей свои обязанности администрации в Ченстохове достает целую пачку эстонских сигарет и заявляет с явной иронией в голосе: «В 1941 году наша пропаганда окончательно похоронила русскую армию, посчитав, что та не способна оказывать достойное сопротивление нашим войскам: сегодня красноармейцы ведут наступление на сердце Германии. Но самое лучшее в мире министерство пропаганды может позволить себе попасть пальцем в небо, не так ли?»

Повернувшись к соотечественнику со свастикой в петлице, он смотрит на него почти с вызовом. Позже, когда член нацистской партии удаляется в свою комнату, разговор становится более свободным: никто уже не старается тщательно подбирать выражения и прибегать к иносказанию. Мои собеседники не считают больше нужным скрывать свою озабоченность и глубокий пессимизм.

«Мы обязаны их остановить, хоть где-нибудь! – патетически восклицает кто-то, но тут же растерянно добавляет: – Но как это сделать, я тоже не знаю!»

Неожиданно звучит слово «капитуляция». Никто не знает, кто первым произнес его: просто оно прозвучало и все.

«Правительство должно уйти в отставку, – решительно заявляет один из постояльцев. – Я не думаю, что русские сошлют всех нас в Сибирь, американцы этого не допустят».

Оказывается, это был господин с крымскими сигаретами, которому довольно язвительно смеется в лицо бывший служащий с эстонскими сигаретами: «Как вы наивны, любезный. Если это будет не Сибирь, то тогда какой-нибудь другой район России. Мы разрушили их города, мы и должны их восстановить: от этого нас не сможет никто уберечь, да и не будет этого делать. Впрочем, неужели вы верите в то, что наше правительство уйдет в отставку, пока где-то в Германии есть хоть одна груда камней, за которой последний солдат занял позицию и из последней винтовки расстреливает последнюю обойму?»