Битва за Францию

– Если Бэкингем – Сеян, то, я, следовательно, Тиберий[55]! – выслушав его рассказ, вскричал до глубины души оскорбленный король. – Что имел в виду этот мерзавец Дигс, говоря о чести короля? Что я являюсь соучастником убийства своего отца? В Тауэр! Его и этого негодяя Элиота, который, кажется, забыл, что своей адмиральской должностью он обязан Бэкингему… Стини! – воскликнул Чарльз, увидев Джорджа Вилльерса, который как раз вошел в кабинет, и удивленно прислушивался к разговору. – Дорогой друг, воистину прав был апостол Павел, когда говорил, что добрые дела обладают короткой памятью, а вот людская неблагодарность безгранична…Но, не волнуйся, завтра я сам буду в палате лордов, и горе тому, кто посмеет выступить против тебя. Твои враги – мои враги!

На следующий день король действительно выступил в палате лордов, и его речь в защиту министра дышала тем же жаром и праведным возмущением, высказанным накануне. Это заступничество аукнулось Чарльзу через двадцать два года, когда уже ему самому пришлось давать ответ парламенту, обвинявшего своего короля в том, что тот был сообщником Бэкингема в убийстве собственного отца…

Перед палатой общин выступил по поручению Его Величества лорд Карлтон, и его речь, в которой он умолял господ депутатов, «не поступать таким образом, который может заставить короля забыть о своей любви к парламенту», предостерегая их о возможном роспуске и, вообще, упразднении парламента как оплота демократии. Возможно, что все эти речи и усмирили бы горячие головы парламентариев, если бы Его Величество не перегнул палку арестом Элиота и Диггса, и не заставил профессоров Кембриджского университета избрать Бэкингема своим ректором.

Это было уже слишком для палаты общин, которая расценила новое назначение ненавистного министра как провокацию. Стоит ли удивляться тому, что защитная речь Бэкингема перед палатой лордов не нашла горячего отклика в сердцах господ депутатов.

Парламент был распущен, оставив правительство без денег, а, значит, без флота и армии.

Ришелье мог спать спокойно: в таких условиях было полнейшей бессмыслицей не только начинать военную кампанию против Франции, но и продолжать войну с Испанией. Понимая все это, Бэкингем все же решил выслать из страны французского посла и епископа Мандского. Он без труда убедил в этом короля, ознакомив его с той же той же злополучной депешей графа Тилльера. У короля еще не изгладились из памяти неприятности последней парламентской сессии, поэтому, он отнесся к документу с должным вниманием.

– Стини! – воскликнул Чарльз, прочитав его. – Гони этих французов прочь как диких зверей! И в первую очередь исповедника королевы – епископа Мандского со всей его францисканской свитой. Вообрази себе, на публичном обеде этот осел в сутане посмел перебить латинским песнопением моего духовника, читающего молитву! И потом, – король запнулся, но все же продолжил: мне сказали, что именно епископ настраивает против меня жену, говоря, что она губит свою душу, когда ложиться в постель с еретиком.

Бедный король Англии склонен был обвинять весь мир в холодности Генриетты, не подозревая, что истинный виновник всех недоразумений находиться перед ним.

– Итак, – закончил Чарльз уже увереннее, – Стини, я велю тебе завтра же выгнать этих французов из Лондона. Если можешь, делай это деликатно, но без долгих разговоров. Если не получиться – применяй силу. Повторяю тебе, гони этих месье как диких зверей, пока они не сядут на корабль. И, пускай их заберет дьявол!

– Я? – ужаснулся герцог, в чьи планы совершенно не входила ссора с королевой. – Да я скорее сам брошусь в Ла-Манш, чем стану принимать участие в этом предприятии. Думаю, столь щекотливую миссию нужно поручить духовному лицу. Епископу Лоду[56], например. В конце концов, изгнание бесов – его святая обязанность.

– Хорошо, – согласился король. – Так и будет. Что же касается Коттингтона, которого Вы настойчиво советуете мне выдворить из дворца, то его роль в этом деле кажется мне не столь очевидной, как Вы говорите.

Бэкингем побоялся настаивать.

– Ничего, господин Коттингтон, я еще доберусь до Вас, – мстительно подумал он. – В, конце концов, отложить сражение – это еще не значит его проиграть!

Глава 10: Ложь во спасение.

– Дорогой друг, наконец-то Вы вернулись! – воскликнул Ришелье, едва аббат Фанкан переступил порог его приемной.

Он схватил священника в объятия, но тут же выпустил, поскольку тот, страшно побледнев, застонал от боли. Следы перенесенных пыток намертво вписались в худое изнеможенное тело несчастного, и только нечеловеческая радость от того, что он еще жив, поддерживала в нем жизнь и взывала к мщению.

– Боже мой, что с Вами сделали? – воскликнул кардинал.

– И, главное, кто? – подал голос отец Жозеф, жестом приглашая аббата сесть.

Фанкан тяжело опустился в предложенное кресло, и, с трудом вытянув больные ноги, простонал:

– Она…

Ришелье и господин дю Трамбле переглянулись.

– Кто это – она?

– Блудница Вавилонская – английская королева, – ответил Фанкан, замотав головой, прогоняя страшные грезы.