Битва за империю

– Токмо не Ваську Московского! – с неожиданной злобой выкрикнул староста. – Пианицу и братоубивца гнуснейшего!

– Вижу, не жалуешь ты его.

– А чего жаловать? Васька, пес, кажный год татар привечает – от того нашим местам полное разоренье! Ить на пути. И еще говорят – много городов поклялся татарам отдать. За то, что те ему помогли против Димитрия Юрича… недавно убиенного поваром своим, Поганкою. Ох, Господи, упокой душу Димитрия-князя! Уж тот был бы жив – не дал бы татарам воли. Ничего! Остались еще люди… есть еще…

– Из тех, кого ты вчера ждал?

– Ну, кого ждал, того ждал, – быстро свернув беседу, Епифан посмотрел в окно, забранное, по-городскому, слюдою в свинцовой раме. – Спать пора. В сенях тебе постелю, на сундуке – ночи сейчас теплые.

– В сенях так в сенях.

Постеленная на большой, стоявший в сенях сундук солома оказалась духовитой и мягкой, и гость с удовольствием растянулся на ней, чувствуя, что наконец-то сейчас выспится, а завтра, Бог даст, сладит свое дело. Сладит, обязательно сладит!

Он не успел еще заснуть, как вдруг чуть слышно скрипнула дверь и на сундук упала узкая полоса дрожащего тусклого света.

– Не спишь еще, Алексий? А я вот тебе кваску принес – мало ли, пить захочешь… На вот.

Поставив на пол кувшин, староста обернулся в дверях:

– А князя искать не торопись, друже Алексий. Сдается мне, для тебя и здесь работенка найдется.

Он снова был на стенах. Палили турецкие бомбарды, и выпущенные из них ядра с воем проносились над головою. Осадные башни турок приближались, угрожающе покачиваясь на ухабах, и тучи стрел затмевали низкое солнце.

– Янычары! – повернув голову, громко закричал Лука… Или Леонтий? Да, Леонтий, Лука погиб еще раньше, три года назад… Так и Леонтий тоже погиб. Вернее, погибнет вот уже сейчас, скоро.

Но некогда было об этом думать: скаля зубы, лезли по лестницам янычары – отборное турецкое войско.

А! Вот первый уже забрался на стену, взмахнул саблей… Удар! Звон! И зубовный скрежет. И окровавленное лицо. И протяжный предсмертный вопль…

– С нами Бог и Святая София!

Сжимая в руках меч, Алексей обернулся – еще развевалось над башнями имперское желто-красное знамя… еще развевалось…

Бабах!!! Снова ударила бомбарда Урбана. Просвистело ядро. С грохотом обрушились стены.

Грохот!

Страшный, невообразимый грохот!

Алексей раскрыл глаза – нет, это не ядра, не пушки. Это топот. Кто-то ломится в дверь? Уже распахнули, вломились – прямо в глаза яростно ломанулось солнце!

– Хватай его! – сразу четверо навалились на ничего не понимающего гостя, заорали, заругались, заломили за спину руки. Остальные рванулись в дом – господи, да сколько же их здесь? Все оружные – при саблях, с кинжалами, некоторые даже в кольчугах.

– Вяжи!

Пятый из оставшихся в сенях лиходеев – видимо главный, противный такой мужичонка с редкой рыжеватой бородкой, одетый в темно-красный кафтан – тут же наступил ногой на лежащую рядом с сундуком саблю. Ухмыльнулся, крикнул в распахнутую дверь, в избу:

– Ну что там?

– Нет никого, Офоний! Сбегли!

– Куда сбегли? Как?

– Через подпол… Там подземный ход выкопан!

– Так ловите, чего встали?!

– Ловим, господине!

– Ловят они… Мхх! – щурясь от бьющего в глаза солнца, Офоний оглядел пленника и прищелкнул пальцами. – Этого – в клеть… Хотя нет, тащите сразу в избу!

– Так в клеть или в избу, господине? – один из схвативших протокуратора молодцов шмыгнул носом.

– В клеть! В клеть! – дребезжащим голосом заорал главный. – Сказал же – в клеть! То есть тьфу – в избу! Пытать его, да немедля!

Двое парней, больно ударив пленника по почкам, вытащили его на крыльцо и, подгоняя, погнали по огороду к плетню.

А в селении творилось нечто! Нечто напоминающее разорение Рязани Батыем в описаниях советских учебников. По улицам, между пылающими избами, носились – и конно, и пеше – татары! Скуластые, узкоглазые, в рыжих лисьих шапках и малахаях. Из еще уцелевших изб выгоняли детей и женщин, связывали, видать, готовились угнать с собой в рабство. Тут и там валялись в пыли зарубленные мужчины и парни, тревожно ржали лошади, а в церкви, прямо поперек крыльца, с черной стрелой в груди лежал убитый дьячок.

Несмотря на свое положение, Алексей с удивлением всматривался в происходящее.

Господи! Да что ж тут такое делается-то? Очередной татарский набег? Похоже.

Да, но, кроме татар, среди беспредельщиков полно и русских! Да вот хоть взять тех молодцов, что сейчас тащили Алексея. Впрочем, предателей хватало во все времена.

Изба, куда привели пленника, стояла у самой околицы, где еще вчера так весело пела песни деревенская молодежь. В низенькой закопченной горнице, несмотря на теплый день, было душно – исходила жаром недавно протопленная печь, рядом с которой была устроена дыба – палаческое приспособление, на которой, вздернутый за вывернутые руки к поддерживавшей крышу балке, был подвешен вчерашний пастушонок – бледный, окровавленный, жестоко избитый кнутом.

Палач – красивый кудрявый парень с перекатывавшимися под рубахою буграми мышц, обернувшись, хмуро взглянул на вошедших: