Битва за Кавказ

Наша 19-я стрелковая дивизия дислоцировалась во Владикавказе, но каждый год, с начала мая и до октября, выходила в лагерь под Грозный, в самашкинский лес.

   — А что летом делать в городе? — дипломатично шутил начштаба. — В лагере же курорт, лес, пруд, воздух. Займёшь домик своего предшественника, привезёшь семью.

От Владикавказа до Самашек почти сто километров. Туда вела старая, необустроенная, вся в колдобинах дорога. Видавший виды автобус на подъёмах рычал, в нем что-то скрипело, дребезжало.

Мне вспомнился только что покинутый город с красивой, обсаженной каштанами улицей, начинающейся у штаба и устремлённой к громаде со срезанной вершиной Столовой горы. Где-то совсем рядом бился о камни бешеный Терек. Вдоль него уходила в Закавказье Военно-Грузинская дорога. Совсем не случайно город носил столько высокое название: Владикавказ. Владетель Кавказа! Основу его гарнизона составляла наша дивизия.

Не было ещё и семи утра, когда наш автобус проехал большое селение Чермен, миновал Назрань с остатками древней крепости. Моим соседом в салоне оказался молодой подвижны кавказец.

   — Откуда едете? — спросил я его.

   — Из Казахстана возвращаемся.

«Чеченец, а может, ингуш», — подумал я. Всех их выслали из родных мест в памятном феврале 1944 года.

Жена попутчика — молчаливая горянка с грудным ребёнком — устроилась на заднем сиденье среди узлов и тюков. Младенец часто плакал. Мать, пытаясь успокоить, баюкала его, что-то нашёптывала. Мой же сосед оставался невозмутимым, словно чужой.

   — В Казахстане, наверное, было плохо? — снова спросил я.

   — Вовсе нет. Там жили хорошо. Построили дом, овец развели. Только отец никак не хочет там находиться. «Поезжай, — говорит, — в родные Самашки, посмотри, сохранился ли дом. Устройся сам, а потом за нами приезжай».

   — Отстроитесь, — попытался я его успокоить.— Руки есть.

   — Руки что? Главное — деньги. Они у нас имеются.

На полпути, на остановке у закусочной, пассажиры вышли из автобуса. В нем оставалась лишь женщина с ребёнком. Соседа я увидел в закусочной.

   — Садись, пожалуйста. Поедим. Я угощаю, — пригласил он меня широким жестом. — Водку пьёшь?

   — Вам же, мусульманам, пить запрещено!

   — Запрещено пить вино, а о водке ничего не сказано, — хитро подмигнул парень.

   — Жену накормите. У неё ведь ребёнок.

   — Ничего с ней не случится. Там её место.

Однако он достал деньги, направился к стойке буфета.

Наш путь подходил к концу. Вдали уже показались городские строения Грозного. Впереди возникла преграда — каменистое речное ложе с нешироким потоком.

   — Что за речка? — спросил я шофёра.

   — Валерик, — ответил он и, направив автобус к воде, осторожно преодолел препятствие по намытым камням переката.

   — Валерик? — не поверил я, вспоминая стихотворные строки, некогда созданные поручиком Тенгинского полка Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.

Сосланный на Кавказ поэт находился тогда в Чечне, в отряде генерала Галафеева. Здесь, на речке Валерик, произошла в 1840 году схватка отряда с чеченцами.

Все неприятности у поэта начались в столице с того дня, когда на балу он познакомился с княгиней Щербатовой. Она с первого взгляда привлекла его красотой. В ней всё было прекрасно: и одухотворённое лицо с глубокими бархатными глазами, и манящая улыбка, и мягкий, напевный голос, какой бывает у южанок. Она и в самом деле была с юга, «милой хохлушечкой», как за глаза называли её.

Но красавицу любил сын французского посла Эрнест де Барант. Он терпел от соперника его колкие остроты и насмешки, выжидая случая, чтобы нанести поэту решающий удар.

Прочитав стихотворение «Смерть поэта», где Лермонтов обличал убийц Пушкина, Барант спросил, кого он имеет в виду в этих строках:

И что за диво?.. издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока...

Обличает ли он Дантеса-убийцу или всех французов?

   — Обличаю таких, как вы, — ответил Лермонтов.

В тот же вечер 16 февраля 1840 года последовал вызов на дуэль.

   — Я выстрелю в воздух, — сказал поэт перед поединком.

Стреляя после француза, он поднял пистолет вверх и выстрелил.

Вскоре состоялось высочайшее повеление: «Поручика Лермонтова перевести из гвардии в Тенгинский пехотный полк». В нем, на Кавказе, люди гибли, как мухи. В предписании указывалось: «Убыть к месту службы в сорок восемь часов!»

   — За что же вы прогневили императора? — спросил поэта в Ставрополе генерал Грабе.

Лермонтов молча развёл руками.

   — Поэтов на Руси не столь много, к тому же Тенгинский полк совсем не место для их ссылки, — с доброжелательностью заметил главенствующий в этом крае военачальник.

   — Нет, ваше высокопревосходительство, прошу направить меня в горячее место! — отверг благосклонность генерала поэт.

   — Тогда я вас пошлю в такое, где горячей не бывает. Поедете в Чечню, к генералу Галафееву. Он на левом фланге Кавказской линии, в крепости Грозной. Шамиль опять собрал значительное войско в присунженских аулах, грозится выйти к Тереку.