Битва за космос

И теперь, когда рану растравили, нашлись и такие, кому было очень приятно следить за подобным толкованием полета Скотта: Карпентер не просто напрасно потратил топливо, развлекаясь с рычагами управления и проводя свои эксперименты. Нет, он еще… занервничал, когда наконец понял, что топлива почти не осталось. В результате он забыл отключить ручную систему, когда перешел на автоматическое управление, и таким образом действительно полностью истратил топливо. А потом он… запаниковал! Вот почему Карпентер не смог установить правильный угол капсулы и включить тормозные двигатели простым нажатием кнопки… Вот почему он вошел в атмосферу под таким маленьким углом. Да Скотт едва не проскочил атмосферу, вместо того чтобы пройти сквозь нее… и едва не прыгнул в вечность – потому что запаниковал! Вот как обстояло дело! Это было самое страшное обвинение, которое только можно бросить пилоту, восходящему по гигантскому зиккурату авиации. Оно гласило: «Человек утратил все, что у него было, самым страшным образом – он просто струсил». Этот грех нельзя было искупить. Проклят навеки! Худшего обвинения и быть не могло. «Вы слышали запись его голоса как раз перед потерей радиосвязи? Вы слышали в нем панику?!» На самом деле никто не мог услышать ничего подобного. Голос Карпентера звучал точно так же, как и голос Гленна, и был гораздо менее возбужденным, чем у Гриссома. Но если уж кто хотел услышать панику, особенно в словах, которые человек выдавливал из себя под действием огромных перегрузок, и если он был в этом заинтересован… то, конечно, слышал панику. «А еще у Карпентера не было нужной вещис самого начала. Это же просто очевидно! Он отказался от нее давно. Он выбрал многомоторные самолеты. (Теперь мы знаем почему!) Он налетал на реактивных истребителях только двести часов. И в число астронавтов попал лишь по счастливой случайности». И так далее, и тому подобное. Конечно, пришлось проигнорировать некоторые объективные данные. Пульс Карпентера при вхождении в атмосферу, как и во время взлета и орбитального полета, был ниже, чем у других астронавтов, включая Гленна. Он никогда не поднимался выше ста пяти ударов, даже в самый критический момент вхождения в атмосферу. Можно было поспорить, является ли пульс достоверным отражением хладнокровия пилота. Например, у Скотта Кроссфилда был хронически повышенный пульс, но он считался пилотом уровня Чака Йегера. Просто невообразимо, чтобы у человека в состоянии паники – в случае «жизнь или смерть», во время кризиса, который длился не считанные секунды, а целых двадцать минут, – чтобы у такого человека пульс был ниже ста пяти ударов. Да у простого пилота пульс мог подскочить выше ста пяти только потому, что какой-то наглый ублюдок втиснулся перед ним без очереди в гарнизонной лавке. Можно было поспорить, правильно ли Карпентер провел вхождение в атмосферу, но обвинять его в панике – с учетом телеметрических данных, касающихся его пульса и ритма дыхания, – не имело смысла. Следовательно, объективными данными стоило пренебречь. Очернение Карпентера, раз уж оно началось, должно было продолжаться любой ценой.