Битва за космос

Сотни раз! Если бы даже ему сейчас приказали подробно описать по радио американскому народу все, что чувствует их первый соотечественник, полетевший в космос, и если бы даже Шепард согласился, – то он вряд ли смог бы выразить в словах свои ощущения. Он вступал в эру воспроизводимых экспериментов. Его полет был совершенно новым явлением в истории Америки, а он не чувствовал никакой новизны. Шепард не чувствовал «ужасающую мощь» ракеты, как ее называли дикторы. Он мог лишь сравнивать ее с сотнями полетов, воспроизводимых на центрифуге в Джонсвилле. Эти искусственные полеты навсегда врезались в его память. Множество раз он усаживался в гондолу, как сидел и сейчас, в скафандре, перед приборной панелью «Меркурия», слыша в наушниках звук запускаемой ракеты. И по сравнению с этим, что бы ни случилось, оно уже не могло стать страшным. Наоборот. Он был привязан, но… Здесь не швыряло, как в центрифуге… Центробежная сила в центрифуге швыряла человека по капсуле по мере увеличения скорости и гравитации… В ракете было гораздо легче… Здесь было не так шумно, как в центрифуге… Во время занятий на центрифуге записанный на пленку звук ракеты «Редстоун» проникал непосредственно в капсулу. Но сейчас, когда Шепард был статуэткой в упаковочной коробке, этот звук доносился снаружи, через несколько слоев. К тому времени, когда он проходил через аварийный модуль, стену капсулы и спинку анатомического кресла, этот звук становился не громче, чем шумы двигателя, которые слышит при взлете пилот пассажирских авиалиний. Гораздо сильнее Шепард воспринимал звуки внутри капсулы… Телекамера… Она была установлена для того, чтобы записывать выражение его лица и глаз, движения рук, и Шепард слышал ее жужжание примерно в футе от головы… Был еще магнитофон, чтобы записывать все звуки внутри капсулы, и он слышал звук его моторчика… А еще – вентиляторы, гироскопы, инверторы… Это напоминало чрезвычайно компактную современную кухню, в которой все агрегаты были включены одновременно. И конечно же, радио… Шепард решил поставить громкость на максимум, как он это делал в центрифуге, но к устройству радиосвязи не пришлось даже прикасаться. Все, что ему нужно было делать, – это произносить в микрофон совершенно то же самое, что он уже говорил тысячу раз в процедурном тренажере: «Высота – одна тысяча… Один и девять g…» – и так далее. А ему отвечали: «Вас понял. Полет протекает нормально…» Причем даже звучало это в наушниках точно так же.

Шепард пока ничего не видел – перископ по-прежнему был втянут. О скорости полета он мог судить только по стрелке на панели приборов, которая показывала возрастание высоты и перегрузок. Но это происходило постепенно, так что ощущение было знакомым. Шепард уже чувствовал это сотни раз на центрифуге. Это оказалось гораздо легче, чем выдержать 4 g в сверхзвуковом самолете, потому что не надо было преодолевать сопротивление, чтобы вытягивать руки вперед, к приборам, и контролировать траекторию полета. Ему не надо было даже шевелить пальцем. Компьютеры направляли ракету автоматически, поворачивая сопла. Он почти не ощущал движения – разве что перегрузки вдавливали его все глубже и глубже в кресло.