Битва за Ленинград

«В Москве и Союзе писателей есть отдельные люди — полны самой настоящей боли за Ленинград, самого настоящего стремления помочь ему. И они делают все что могут. Тут в первую очередь надо говорить о Тихонове, потом о Ставском (он наладил вторую солидную посылку ленинградским писателям и несомненно поможет в добыче лекарств и для Радиокомитета), о Маршаке, у которого, правда, очень невысок КПД, но все же он хлопочет и т. д., о Фадееве, который, к сожалению, сейчас болен воспалением легких. Я слышала от Ставского, что и вообще — „тот, кому это нужно“, о Ленинграде знает и старается, чтобы поскорее пришла помощь городу…»[337]

«Тот, кому это нужно», закавыченный в письме Берггольц, вероятно, товарищ Сталин. Так она называет «вождя народов», не произнося его имени вслух, предвосхищая на много десятилетий знаменитый псевдоним Воландеморта из саги Джоан Роулинг. О Владимире Ставском — особый разговор. Это тот самый случай, когда партийный функционер не был лишен личной храбрости, а доносы писал не из страха или выгоды, а искренне, по велению души, исходя из видения текущего момента и идеалов социализма. В 1938 году он написал докладную записку на имя Н. И. Ежова, требуя «решить вопрос о Мандельштаме». Нарком внутренних дел обращению внял и вопрос был решен. О. Э. Мандельштама повторно арестовали, и в этом же году он умер от сыпного тифа в пересыльной тюрьме. Тот же Ставский написал донос на имя Сталина о «грубых политических ошибках» М. А. Шолохова. Но Шолохов был не той фигурой, которую можно свалить одним доносом, даже на имя Сталина. И тот же Ставский храбро воевал в Гражданскую войну, был военным корреспондентом в самых горячих точках на Халхин-Голе и во время финской войны, где получил тяжелое ранение. От пуль не прятался, дважды награжден орденом Красного Знамени. Погиб во время вылазки за нейтральную полосу вместе со снайпером Клавдией Ивановой недалеко от Невеля в 1943 году. Его пример наглядно демонстрирует нам две простые истины. Во-первых, личная храбрость еще не является гарантией внутренней порядочности; во-вторых, невозможно служить добру драконовскими методами. Всегда, как бы высоко ни заводила нас жизнь, необходимо помнить, как свет, как отцовский наказ: дьявол начинается с пены на губах у ангела. Посылка, собранная по ходатайству Ставского, вероятно, спасла многие жизни в блокадном городе. Но в памяти потомков он останется как человек, оклеветавший и убивший Мандельштама.

А «Февральский дневник» Берггольц расходился в списках по Москве, без малейших усилий принося автору бешеную популярность. Хотя сама Ольга терзалась сомнениями насчет художественной силы поэмы. Всё ей казалось, что сказано не то, не так. Параллельно с творческими выступлениями и хождениями по кабинетам, Берггольц составляла книгу стихов, посвященных блокадному Ленинграду. И снова чувствовала себя маленькой пылинкой в реке времени. «И вот вожусь с книжкой, все еще не снесла ее в издательство, кажется она мне слабой, рассыпчатой, недостойной Ленинграда, недописанной»[338]

.

Ее раздражало то, что правда о Ленинграде замалчивается. «Ни слова о голоде, и вообще, как можно бодрее и даже веселее. Мне ведь так и не дали прочитать по радио ни одного из лучших моих ленинградских стихов. Завтра читаю „Машеньку“, „Седую мать троих бойцов“, „Ленинградские большевички“. Даже „Новогодний тост“ признан „мрачным“, а о стихотворении „Товарищ, нам горькие выпали дни“ — сказано, что это „сплошной пессимистический стон“, хотя „стихи отличные“ и т. д.»[339]

.

В Москве газета «Литература и искусство» предложила Ольге Берггольц стать их военным корреспондентом. Для нее это был большой соблазн: командировки по всем фронтам, возможность увидеть всю воюющую Россию. К тому же газета была нееженедельная, что давало возможность внимательно и вдумчиво готовить материал. Но для Берггольц выбор был очевиден, о нем она и писала в письме Георгию Макогоненко: «Я ни одной минуты не думала бы — принять или нет это предложение, если бы не было на свете Ленинграда и тебя… „Аще забуду тебя, Иерусалиме“…»[340]

Письмо датировано 16 марта 1942 года, но к этой библейской фразе из 136-го псалма Псалтыри Ольга обращалась и раньше, в дневниковой записи от 9 марта. «Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя». И адресована эта фраза была погибшему мужу, Николаю Молчанову. Убежденная атеистка, Берггольц обращалась к Богу, как к последней инстанции, как к высшей воле, дающей наказание за грехи, но и дарующей крест, понять всю тяжесть которого можно только испытав то, что испытала в жизни сама Берггольц.

В Москве Ольга узнала, что ее отца, Федора Христофоровича, все-таки выселяют из Ленинграда. Причина все та же — немецкая фамилия. Она бросилась к Фадееву, тот обещал похлопотать. Хотя умом все понимают, что такой выход — все же лучше, чем оставаться в блокированном городе. Тем более что в Чистополе, куда он выслан, ему предложена хорошая работа главврачом поликлиники.