Битвы за корону. Прекрасная полячка

Меня Годунов встретил счастливой улыбкой и, чуть попеняв, отчего столь долго не заходил, взволнованно сообщил, что он, слава богу, во всем разобрался. На вопрос, в чем именно, Федор снисходительно пояснил, что, как он и полагал с самого начала, я попросту ошибся насчет Марины Юрьевны. Да, были монахи, но пришли они к ее батюшке, и кулич предназначался ясновельможному. Испуг же государыни был вызван исключительно тем, что она решила, будто я возомню недоброе о ней самой, кое и произошло. Более того, хотя он сам ей тотчас поверил, она на всякий случай привела в качестве свидетеля одного из монахов, отца Каспера Савицкого, и тот, положив руку на Библию, клятвенно заверил, что все происходило именно так, как поведала Марина Юрьевна.

— Ну не мог же он солгать, верно?!

«Еще как мог, — мрачно размышлял я. — Для иезуита, один из принципов которых: „Цель оправдывает любые средства“, сбрехать в таком деле нечего делать».

Я попытался обратить внимание моего простодушного ученика на несуразность — монахи-то и без того проживают на подворье пана Мнишка, так какого черта они подались в царские палаты. Однако и тут ответ нашелся. Дескать, инициатива пана Мнишка. Решил он доставить удовольствие своей дочке, напомнив о светлых и безвозвратно ушедших днях детства, вот и…

Словом, пытаться доказать что-либо нечего и думать. Вон как довольно улыбается. Рот чуть ли не до ушей, а в глазах такое безмерное счастье, что пытаться омрачить его — превеликое свинство. Остановило меня от дальнейших возражений и еще одно обстоятельство. Я уже на днях сделал ему операцию на сердце, притом без наркоза, — не хватит ли? И во второй раз рука со скальпелем у меня не поднялась. Тем более в запасе оставался резервный вариант — сама яснейшая. Ее сердце, в отличие от годуновского, оперировать можно смело, ничего не боясь, по причине его отсутствия.

Именно потому в разговоре с Федором я ограничился тем, что строго попенял на нарушение всяческих устоев, традиций и элементарных приличий. Мол, понимает ли он, как себя скомпрометировала Марина Юрьевна этими посещениями? Тот начал было оправдываться, но быстро сник и согласился со мной, что придется с этим закончить. Он даже клятвенно пообещал, что их следующая встреча состоится только на женской половине царских палат, куда он заглянет после своего окончательного выздоровления и, разумеется, в сопровождении ее батюшки.

Теперь можно потолковать по душам с Мнишковной и ее батюшкой. И я прямиком от Федора направился к ним, злющий как собака.

Ну Марина, ну Марина! Правильно про нее Пушкин сказал. Что значит гений — ни разу не видел ее, а угодил в самую точку.

И путает, и вьется, и ползет,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.
Змея! змея![58]

Но яснейшей повезло — пана Мнишка на половине дочери не было, а потому меня… попросту не пустили. Да-да, мои же гвардейцы и не пустили. Оставалось… похвалить их (а куда деваться, коль они строго следуют инструкциям) и попутно поинтересоваться, отчего государыня беспрепятственно выходила за пределы своих покоев. В ответ получил исчерпывающее объяснение, что запрета на ее уход я не давал, тем более всякий раз она покидала их в сопровождении родного батюшки.

Ну да, я ведь не ожидал с ее стороны эдакого нахальства.

Пришлось вносить соответствующие поправки и… идти искать хитрого Ёжика. Разыскал. Тот поначалу заупрямился, чуя недоброе, но я был настойчив, и он подчинился.

Едва мы уселись втроем за стол переговоров, как я, напомнив о наших договоренностях, взял быка за рога и заявил, что, коль они нарушили собственные обязательства, я имею право похерить свои. Увы, атака в лоб не удалась, поскольку пан Мнишек ехидным тоном попросил напомнить, в чем именно князь видит нарушения. Да, помнится, он действительно обещал мне голосовать на Опекунском совете так, как угодно Годунову и мне. Но разве он не выполняет этого?

А ведь и впрямь не придерешься. Я и не стал пытаться, вместо этого заявив, что пришел сюда нынче не для внесения изменений или дополнений в наши соглашения, ибо их время кончилось и наступила пора ультиматума.

— То есть как?! — подскочил Мнишек, не дослушав и ошарашенно вытаращив на меня глаза. — Я не ослышался? Ты, князь, в своем уме, говоря об ультиматуме русской царице?!

Он оглянулся на дочь с немым вопросом в глазах (правильно ли говорит?). Та благосклонно кивнула в ответ, подтверждая, и слегка поправила на голове свой венец. На мой взгляд, он и без того сидел безукоризненно, а если это намек, то…

— В своем, — хладнокровно подтвердил я. — Ибо предлагаю я его не русской царице, но тайной католичке, отнюдь не перешедшей в православие, да и впредь не собирающейся этого делать.

— Так в чем состоит твой ультиматум, князь? — холодно осведомилась Мнишковна, продолжая сохранять спокойствие.

— С Федором Марина Юрьевна видеться больше не должна, — отчеканил я. — Причины? Да какие угодно. Тут я ни в чем не собираюсь препятствовать фантазиям яснейшей панны.